Изысканный труп

Когда я снял с крючка лабораторный халат, из кармана выпали две вещи: связка ключей от машины и книга в заляпанной мягкой обложке «Великий каннибал Америки: история Эда Гейна».

Я подобрал ключи и погладил маслянистый кожаный ярлычок с надписью «ягуар». Ключи так долго были для меня запретным предметом, что в руке даже выглядели опасными. Мне вообще редко доводилось видеть ключи от автомобиля. Я умею водить, но никогда не имел собственной машины. Езда по Лондону сильно выматывает, а с расширением подземки в ней отпадает необходимость.

Оставалось найти место парковки и нужный «ягуар». Я подошел к двери и опустил ручку. Заперто. Тут меня охватила паника. Они знают, что я здесь, живой среди мертвых, в ловушке. Ах да, ведь Драммон велел Уорнингу запереть дверь изнутри.

Я повернул засов, замок щелкнул, и тяжелая дверь открылась – первая дверь за пять лет.

В комнате пахло формальдегидом и экскрементами – тошнотворное мускусное зловоние. Я был рад покинуть эту сырую коробку, где отвратительный тип хотел вынуть и замариновать мои органы с помощью юноши, который едва достиг того возраста, чтобы заслужить смерти.

Дверь почти закрылась, когда я вспомнил, что Драммон говорил в диктофон. Очевидно, на пленку записалось все, что происходило с момента моего воскрешения. Я метнулся обратно, вынул кассету, снова вышел наружу и запер за собой дверь. Пустынный коридор уходил в никуда. Я подумал: а где же остальные, настоящие трупы? Но было не до этого.

Двери возникали в темных углублениях с каждой стороны. Несколько приоткрытых оказались без света и людей. Одна из них – лифт. Я нажал кнопку и стал ждать. В коридоре по-прежнему никого не было, хотя слышались слабые голоса.

Видимо, Пейнсвик переправил меня в довольно сонную сельскую клинику, чтобы избежать внимания прессы. Наверное, хотели установить причину смерти до того, как стервятники журналисты слетятся клевать плоть с моих костей. Ну да все-таки они попируют! Только не зараженным мясом Эндрю Комптона!

Двери лифта растворились, словно в стороны разъехались толстые металлические языки, и утроба кабины извергла двух бледных высоких людей: один в вертикальном положении, другой – в горизонтальном. Я чуть не попятился от удивления. Но это был всего лишь угрюмый, прыщавый, несколько театрального вида санитар, кативший тележку, покрытую белой простыней. Под ней лежало искривленное тело, у которого, очевидно, отсутствовали некоторые части. Оно словно прогибалось внутрь и крошилось прямо у меня на глазах. Я не стал долго заглядываться; и если высокомерный санитар решил сделать вид, что не замечает меня, то я и хотел остаться незамеченным.

Я нажал на кнопку с буквой "Ж". Пахло паленым. Лифт поехал вверх, меня слегка подташнивало. Дверца растворилась, и передо мной предстала картина оживленной деятельности: люди бегали, кричали, мимо пролетали столики на колесиках, кровь била фонтаном со стола, окруженного белыми и зелеными спинами, а из самой середины резко поднялась дрожащая рука пациента, словно потянулась к Богу, затем снова исчезла. И повсюду, теперь сильней, прослеживался резкий запах горелого. Я приехал в неотложку.

На тележке я заметил марлевые повязки, взял одну и нацепил на нос. Еще прихватил пару резиновых перчаток, подумав, что рано или поздно они мне пригодятся. Затем пробрался через это чистилище к двойным дверям, которые едва вырисовывались на другом конце помещения.

Они вели во второе крыло клиники, но там за столиком сидела медсестра, пальцы шустро стучали по клавиатуре компьютера. Ее лицо было спокойным и добрым.

– Извините, – сказал я через маску, – я здесь новенький и слегка заблудился. В какой стороне докторская парковка?

– Вдоль коридора налево, два лестничных пролета вверх. Третий этаж. А вы не можете остаться, доктор? Такая ужасная авария, нужна помощь.

– Я работаю уже круглые сутки, – сымпровизировал я. – Напарник приказал мне идти домой отдохнуть. Сказал, что иначе я точно перережу что-нибудь не то.

Сестра моргнула и одарила меня понимающей, хотя и холодноватой улыбкой. Я повернулся и быстро зашагал по коридору. Несколько докторов спешили в обратном направлении, не обращая на меня никакого внимания. Один из них говорил: «...и взглянуть на Комптона...», а другой чопорно отвечал: «Драммон ни за что тебя не впустит».

Через несколько минут я уже достиг многоэтажной парковки, такой же пустынной, как и морг, и на первый взгляд набитой лишь одними «ягуарами». Там были «ягуары» всех цветов и моделей: с откидным верхом, двухместные закрытые, родстеры и седаны, любовно ухоженные и совсем раздолбанные. Время от времени встречались «феррари» или «эм-джи», словно для того, чтоб разбавить однотипность, а в дальнем темной углу я даже рассмотрел жалкую «мини». Через каждые три-четыре «ягуара» стоял иной автомобиль.

Я испробовал ключ на тридцати семи дверях, пока наконец не нашел нужную. Шмыгнув на водительское кресло, заметил рядом стопку книг. В заляпанных пальцами обложках, с сенсационными названиями, прописанными кроваво-красным или иссиня-черным. «Убийства в ванне с кислотой». «Мясник из Ганновера». «Зодиак. Мокруха за компанию». «Нью-йоркский вампир». «Похороненные мечты».

Я повернул ключ в замке зажигания, и мотор ответил ровным тихим рычанием. Светящийся счетчик уверял меня, что бензобак полон.

До Лондона меньше двух часов. Я буду там до того, как в клинике заметят мое отсутствие, если повезет. А день для меня выдался на редкость удачный.

2

Поздним вечером Джей Бирн вышел из каменной прохлады благотворительной больницы и быстрым шагом направился по задыхающейся выхлопными газами авеню Тьюлейн в сторону Французского квартала. На Карондейл повернул налево, пересек шумную магистраль канала, нырнул на Бурбон-стрит и вскоре оказался в самом сердце квартала.

Даже в ноябре в Новом Орлеане выдавались солнечные дни, теплые почти как в тропиках. И вот выпал как раз такой денек. Поверх серой футболки Джей надел пиджак из матово-тусклой черной ткани, которая поглощала весь свет. Дорогая вещь, но висела она на нем нелепо, тонкие запястья высовывались из рукавов точно косточки цыпленка. Одежда плохо сидела на Джее почти все двадцать семь лет; для рук и ног невозможно было подобрать подходящего покроя или ткани, он вечно ощущал дискомфорт. Джей предпочитал оставаться обнаженным, когда только мог.

Отросшие мягкие светлые волосы развевались на ветерке, дующем с реки. Прогуливаясь, Джей вел рукой по декоративным пикам стальных перил, а затем по крошащимся старым кирпичам. Вечернее солнце приобрело золотистый оттенок, когда он добрался до Джексон-сквер.

На ступенях собора Святого Людовика его ждал невысокий юноша в выцветшей красной рубашке с узором из странных цветов, в широких черных шортах, с лоснящимися черными волосами. Вьетнамский парнишка семнадцати – восемнадцати лет. Джей предположил, что его зовут Тран. Он частенько видел его в квартале. Лицо мальчика напоминало маску, тонко вырезанную по слоновой кости, с высокими скулами, андрогинную, без всяких половых различий.

Однако сверху маски была стильная стрижка, длинные волосы падали на глаза, достигая плеч. Тран без тени удивления взял две хрустящие банкноты в сотню долларов, которые протянул ему Джей, затем передал запечатанный конверт из манильской бумаги, без надписей.

– Чистая штука, – бодро сказал юноша. – Называется «ньюк», из Санта-Крус. Не придется принимать больше одной дозы за раз.

Акцент у него отчасти вьетнамский, отчасти новоорлеанский, отчасти поддельно американский, какой молодые иностранцы подхватывают из телевизора, предположил Джей, хотя сам смотрел его мало и не мог сказать наверняка.

– Значит, я затарился по уши. – Джей заткнул конверт под шелковую прокладку пиджака. Набрал в легкие воздуха и рискнул, будь что будет: – Я фотограф. Снимаю обнаженные тела мужчин, художественные эскизы. Ты не хотел бы вечером мне попозировать?

Юноша удивился, затем, кажется, позабавился. Позабавился? Глаза оказались слишком темными, чтоб их понять.