Вердикт

Фитч и Конрад внимательно прочли каждую страничку. Изложение было четким и ясным, однако сделанным, вероятно, в спешке, так как пестрело опечатками. Истер писал, как непредубежденный репортер. Было совершенно невозможно понять, сочувствует ли он курильщикам или просто интересуется подобными уголовными процессами.

Нашлись другие ужасные стихи Николаса и незаконченный рассказ. И наконец — удача! В пятнадцатом файле содержались две странички письма к матери, некой миссис Пэмеле Блэнчард из Гарднера, Техас, от 20 апреля 1995 года. “Дорогая мамочка, сейчас я живу в Билокси, штат Миссисипи, на побережье залива”. Далее Николас рассказывал, как ему нравятся соленая морская вода и пляжи, — он никогда уже не смог бы жить в сельской местности. Он пространно — целых два абзаца — извинялся за то, что замотался и потому не написал ей раньше, впредь Николас обещал матери писать регулярнее. Еще он спрашивал об Алексе, сообщал, что не говорил с ним уже три месяца, и интересовался, правда ли, что тот уехал на Аляску и нанялся там сопровождать туристов-рыболовов. Сам он никак не мог в это поверить. Судя по всему, Алекс был его братом. Ни об отце, ни о какой-либо девушке, в том числе и носящей имя Марли, Николас не упоминал.

Он рассказывал матери, что нашел работу в казино, которая ему нравится, но это временная работа, будущего своего он с ней не связывает. По-прежнему хочет стать юристом, сожалеет, что пришлось оставить юридический колледж, теперь уж ему туда не вернуться. Вообще-то он почти счастлив, писал Николас, живя на небольшое жалованье, но зато не испытывая груза какой бы то ни было ответственности. Вот и все. Ему нужно бежать. Заверения в любви. Просьба передать привет дядюшке Сэмми. Скоро позвонит.

Подписался он только именем. “С любовью, Джефф”. Фамилии нигде в письме не упоминалось.

Через час после того, как письмо было прочитано, Данте и Джо Бой вылетели из Билокси на частном самолете. Фитч велел им отправиться в Гарднер и нанять там всех имеющихся в наличии частных сыщиков.

Компьютерщики открыли еще одну дискету, предпоследнюю: с помощью сложнейших “отмычек” им удалось обойти систему защиты и разгадать пароли. Здесь была воспроизведена часть списка официально зарегистрированных избирателей округа от “А” до “К” — всего шестнадцать тысяч имен с адресами. По мере того как этот список распечатывался, Фитч брал очередные порции и сверял со своим списком. Список избирателей не был секретным, его можно было купить у Глории Лейн за тридцать пять долларов. В годы, когда проводились выборы, большинство кандидатов покупали эти списки.

Но в списке Истера было две странности. Во-первых, он хранил его на дискете, а это означало, что ему удалось внедриться в компьютер Глории Лейн и украсть информацию непосредственно из него. Во-вторых, было неясно, зачем продавцу из компьютерного отдела супермаркета и студенту-заочнику понадобился этот список?

Если Истер сумел войти в компьютер секретаря суда, стало быть, он мог внести свое имя в список наиболее вероятных кандидатов в присяжные.

Чем больше Фитч об этом думал, тем более правдоподобным казалось такое объяснение.

Когда воскресным утром Хоппи в ожидании девяти часов пил крепкий кофе в своем рабочем кабинете, глаза у него были красными и опухшими. Кроме банана, съеденного в субботу утром, у него во рту не было ни крошки с того самого момента, когда он, заваривая кофе “Фолджер” у себя на кухне, услышал звонок в дверь и в его жизнь ворвались Нейпаер и Ничмен. Кишечник у Хоппи был расстроен, и нервы на пределе. В субботу вечером он выпил слишком много водки, причем пил он дома, что Милли категорически запрещала.

Впрочем, дети ничего не видели, они долго спали в субботу. Хоппи никому ничего не сказал, да никто его, в сущности, ни о чем и не спрашивал. Чувство унижения удерживало его от того, чтобы поделиться с кем-нибудь своим ужасным секретом.

Ровно в девять явились Нейпаер с Ничменом, а с ними еще один, более пожилой человек в таком же строгом темном костюме и с тем же суровым выражением лица, словно он пришел, чтобы лично высечь и содрать кожу с несчастного Хоппи. Ничмен представил его как Джорджа Кристано. Из Вашингтона! Из министерства юстиции!

Рукопожатие Кристано было холодным. Он оказался неразговорчивым.

— Послушайте, Хоппи, вы не возражаете, если мы предложим вам побеседовать где-нибудь в другом месте? — спросил Нейпаер, презрительно оглядывая кабинет.

— Просто так будет безопаснее, — пояснил Ничмен.

— Вы же не знаете, где могут быть спрятаны “жучки”, — добавил Кристано.

— Так скажите мне, — пошутил Хоппи, но никто не уловил юмора. Он был не в том положении, когда можно отказаться, поэтому пришлось согласиться.

Они сели в строгий черный “линкольн”: Ничмен и Нейпаер впереди, Хоппи — сзади вместе с Кристано, который сразу же начал деловито объяснять, что он какой-то там помощник Генерального прокурора из самых потаенных уголков министерства юстиции. Чем ближе к заливу они подъезжали, тем отвратительнее чувствовал себя Хоппи. Потом Кристано надолго замолчал.

— Вы демократ или республиканец, Хоппи? — мягко спросил он, прервав наконец затяжную паузу.

Нейпаер повернул к берегу и направил машину вдоль моря на запад.

Хоппи, разумеется, никого не хотел обидеть.

— О, я даже не знаю. Я всегда голосую за личность, знаете ли. К партиям я не примыкаю, понимаете, что я хочу сказать?

Кристано смотрел в окно, словно давая понять, что не это он хотел услышать.

— А я надеялся, что вы убежденный республиканец, — сказал он наконец, продолжая смотреть на море.

Хоппи мог объявить себя приверженцем любой паршивой партии — как пожелают эти ребята. Ему было абсолютно все равно. Если это доставит удовольствие мистеру Кристано, он готов был стать даже коммунистом-фанатиком с диким взором и партбилетом на груди.

— Я голосовал за Рейгана и Буша, — с гордостью сказал он. — И за Никсона. Даже за Голдуотера.

Кристано едва заметно кивнул, и Хоппи перевел дыхание. Нейпаер заглушил мотор, припарковав машину у дока на берегу залива Сент-Луис, в сорока минутах езды от Билокси. Хоппи вслед за Кристано прошел по пирсу и взошел на борт безлюдной шестидесятифутовой яхты под названием “Полуденный восторг”. Нейпаер и Ничмен остались около машины.

— Садитесь, Хоппи, — предложил Кристано, указывая на скамейку с воздушно-мягким сиденьем, стоявшую на палубе. Хоппи сел. Яхта едва заметно, плавно покачивалась: на море был штиль. Кристано сел напротив и наклонился вперед, так что их головы оказались на расстоянии не более трех футов друг от друга.

— Красивая яхта, — сказал Хоппи, поглаживая кожзаменитель, которым были обиты сиденья.

— Она не наша. Послушайте, Хоппи, на вас, случайно, нет записывающего устройства?

Хоппи инстинктивно вскочил, шокированный таким предположением:

— Конечно, нет!

— Простите, но так бывает. Так что мне придется вас обыскать, вы уж не обессудьте. — Кристано быстро окинул его взглядом с головы до ног.

При мысли, что этот незнакомец будет сейчас обыскивать его здесь, на яхте, где больше никого нет, Хоппи пришел в ужас.

— Я клянусь, что на мне ничего нет, поверьте, — сказал он, гордясь своей твердостью.

Лицо Кристано подобрело.

— Хотите, можете и вы меня обыскать, — предложил он.

Хоппи оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости. Выглядело бы странновато, подумал он: двое взрослых мужчин ощупывают друг друга средь бела дня на стоящей на якоре яхте.

— А на вас есть “жучок”? — спросил он.

— Нет.

— Клянетесь?

— Клянусь.

— Ну ладно, — с облегчением сказал Хоппи, ему очень хотелось поверить этому человеку. Иначе... Об этом даже подумать было страшно.

Кристано улыбнулся, потом вдруг нахмурился и подался вперед. Легкая беседа закончилась.

— Я буду краток, Хоппи. У нас к вам предложение. Предложение, которое позволит вам выйти из неприятной ситуации без единой царапины: ни ареста, ни обвинения, ни суда, ни тюрьмы, ни вашего портрета в газетах — ничего. В сущности, о случившемся никто даже и не узнает.