Явление зверя

Порадовавшись за Вику и посочувствовав Анюте, я оделась, взяла деньги, несколько хозяйственных сумок и отправилась за продуктами для наших затворников. Я уже не чувствовала совершенно никакого страха. Словно кто-то свыше наложил на мои нервы могучую анестезию. Или я просто устала бояться… Результаты не замедлили сказаться: я утратила бдительность, и наши враги меня отследили.

Не знаю, в какой момент это произошло. Вполне возможно, что у них действует разветвленная шпионская сеть и каждый вонючий бомж, каждый ободранный попрошайка из тех, кто попадался мне по дороге в тот день, на самом деле являлся агентом самой могущественной разведки мира! Возможно, они давно установили наблюдение за моей квартирой. И отслеживали каждый мой шаг. Но скорее всего, они «сели мне на хвост» после того, как я навестила квартиру Стаса.

Я накупила полуфабрикатов — всего, что можно приготовить легко и быстро, — не забыв конфеты для Гоши. Впрочем, он не обрадовался конфетам. Он был мрачен — как и Леша, как и Гуля. Немного просветлело его личико после известия о Вике — но тут же помрачнело вновь.

— Возможно, нас всех все равно убьют. Очень даже возможно, — прошептал мальчик, уплетая шоколад с отчаянием смертника.

Я не посмела сказать ему, что есть шоколад вместо обеда и в таких количествах — вредно. В самом деле: что может быть вредно для обреченного? А как переубедить его, доказать, что он вовсе не обречен, что все обойдется, все будет хорошо, — я не знала. Потому что сама вовсе не была уверена, что все будет хорошо.

Леша и Гуля пребывали в самом мрачном отчаянии из-за случившегося со Стасом. Лешка даже не поблагодарил меня за продукты. Буркнул угрюмо:

— Не приходи сюда больше. Это опасно. Не хватало только и тебя за собой утащить…

И больше ни о чем не говорил. Ничего не спрашивал.

Вот я и решила не обременять их своим присутствием слишком долго. И ушла. Все равно сидеть и молча горевать я не могла. Я этим «молчагореванием» пресытилась еще тогда, когда оплакивала Дедушку. Я до сих пор оплакиваю его, я оплакивать буду вечно, потому что в сердце моем он всегда будет на первом месте… Но сейчас горе мое для меня — не главное чувство, мысль об утрате — не главная мысль. Сейчас есть кое-что поважнее. И потому я сейчас нормально живу — вопреки всем страхам! А тогда ведь молчаливое горевание по Дедушке меня чуть в могилу не свело… Потому что сидеть и горевать — не для меня. Я должна действовать. Любое действие — пусть даже взять пистолет и выстрелить себе в голову, — лишь бы не сидеть, не молчать, переваривая в душе свое страдание!

Пока я находилась в квартире Стаса, спустился вечер. Не золотисто-розово-синий, каким должен быть летний вечер в Москве, а дождливый, свинцово-серый, какой-то осенний. И пахло осенью. Я распахнула зонт над головой и принялась лавировать между лужами. Выходов из двора было два. Один — под квадратной глубокой аркой — выход на улицу, где звенели трамваи. Другой — в узкий проход между домами — в соседний двор, открытый, со сквером и детским городком. Ближайший путь к метро был через соседний двор. Я направилась туда.

Я не сразу обратила внимание на подростка в линялой джинсе, преградившего мне путь. Ну, стоит под дождем без зонта… Ну и что? Может, просто так стоит.

То, что он стоит здесь не просто так, я поняла, когда он выхватил из кармана складной нож, с громким щелчком открыл лезвие и сказал:

— Привет, красавица! А мы за тобой.

Слово «мы» понравилось мне даже меньше, чем его нож.

Я обернулась.

И увидела еще троих — разновозрастных, но все-таки молодых, неряшливо одетых, идущих ко мне через мокрый двор.

— Мы сейчас вместе съездим кое-куда… Там с тобой поговорить хотят, — продолжал подросток, приближаясь ко мне и поигрывая ножом.

Его щеки были усеяны прыщами: вперемешку — спелые, и только назревающие, и уже выдавленные… Мерзкое зрелище. Ненавижу прыщи. Больше всего на свете.

Я бросила свой раскрытый мокрый зонт ему под ноги и рванулась бежать.

Сначала меня ужалили холодом дождевые капли…

А потом только — топот ног моих преследователей, плеск воды под их ногами…

Я бежала к арке. Все-таки там — улица. Там много людей. Не то чтобы я надеялась, что за меня заступятся… Нет, конечно. Но я надеялась, что на улице они не посмеют меня схватить.

Они гнались за мной молча. Наверное, не хотели привлекать лишнего внимания криками.

Но и я тоже убегала молча. Потому что на крики пришлось бы расходовать дыхание и силы. И все равно — впустую. Ну, выглянет в окошко какая-нибудь любопытная бабка… И потом будет с наслаждением рассказывать в милиции, как эти четверо меня заловили. Все равно их не найдут, если… Если…

Я поскользнулась на брошенной кем-то банановой кожуре и с размаху ударилась плечом о стену. В мозгу сверкнула мысль: почему американцы считают смешным, когда кто-то падает, поскользнувшись на банановой кожуре? Неужели они действительно такие тупые? Это совсем не смешно. Особенно — когда теряешь из-за этой кожуры спасительные секунды.

Первым меня настиг тот прыщавый подросток. Лучше всех бегал, гаденыш: остальные ведь были ближе ко мне, когда начиналась погоня! Он ухватил меня за плащ. Я, развернувшись, ударила его кулаком по носу: так, как Дедушка меня научил — на случай, если будут обижать. Он взвыл и вслепую полоснул меня ножом. И попал по руке. Хотя в тот момент я этого не почувствовала. Я вырвалась и побежала.

Мне предстояло пробежать несколько шагов. Дальше — улица, люди, машины, трамваи… Спасение.

Уже у самого выхода из арки меня настиг другой преследователь. Схватил за косу. Я попыталась и его ударить тем же приемом — но он перехватил мою руку, заломил ее за спину и вцепился другой рукой в шею, пригибая к мокрому асфальту. И поволок меня обратно в глубь арки.

Я пнула его ногой по голени. Каблуком. Не знаю, удалось ли мне причинить ему боль, но он поскользнулся в луже, и я вырвалась. Пробежала несколько шагов, выскочила на улицу… И снова была настигнута — уже двумя! Ничуть не смущаясь любопытными взглядами прохожих, они меня скрутили, заломив руки за спину. Подоспевший прыщавый ударил меня кулаком в солнечное сплетение. Меня никогда так не били — мне показалось, что на какое-то мгновение я просто потеряла способность дышать и видеть…

А в следующий миг меня словно окатили холодной водой из ведра. Раздался глухой удар, крик… Руки преследователей тут же разжались, и я рухнула на мокрый асфальт. Но тут же вскочила. Несмотря на оглушенное состояние, моему не старому еще организму очень не хотелось умирать, и он выбросил в кровь столько адреналина, что я нашла в себе силы вскочить!

Рядом — въехав на тротуар, почти под арку, — стоял сверкающий серебристый автомобиль. В марках машин я не разбираюсь, но — дорогой и новый! С темными тонированными стеклами. Один из моих преследователей лежал в луже, скрючившись, в позе эмбриона. Трое других отступили под арку, но, кажется, готовы были снова броситься на меня!

Дверца машины открылась, и я увидела знакомое лицо. В первый момент я даже не сообразила, кто этот человек, отуманенная страхом и болью память только и подсказала: мы знакомы.

— Скорее, в машину!

Я ополоумела настолько, что попыталась пролезть на переднее сиденье прямо через его колени, через руль… Но опомнилась вовремя и обежала кругом машины.

Мои преследователи не пытались меня задержать, но и не убегали. Они просто стояли и смотрели. Странно так смотрели… С безграничным изумлением. Словно впали в ступор. А тот, который валялся в луже, так и не поднялся до сих пор! Жаль, что в лужу упал не прыщавый… Он ведь поранил меня.

К тому моменту, когда я плюхнулась на мягкое сиденье автомобиля, я узнала своего спасителя. Это был сосед Кости. Тот самый, который все время ездил со мной в лифте.

Машина мягко тронулась с места.

Только сейчас я заметила, что рукава плаща и свитера промокли от крови. Тут же рука запульсировала болью. Я аккуратно отвернула ткань… Глубокий порез шел от локтя к запястью. Господи, придется швы накладывать! И всю оставшуюся жизнь твердить всем, что я не пыталась покончить с собой, что это был несчастный случай!