Охота в Лагарте. За два часа до темноты

Врач и главмех симпатизировали друг другу. Каждый уважал в другом его знания и человеческие качества. Кроме того, Рису Эвансу импонировала доброжелательность врача, а врачу искренность и бесхитростность валлийца. Но так как главмех не мог понять, почему Шэдде не любит О’Ши, а тот, в свою очередь, не понимал дружбы Шэдде и Риса Эванса, то единственным человеком, о котором они никогда не заговаривали, был их командир. Тем более удивительным показалось О’Ши, что Эванс, придя к нему в каюту, сразу же заговорил о Шэдде.

Валлиец начал без предисловий. Вид у него был встревоженный.

— Док, мне нужно о нами посоветоваться…

О’Ши загасил сигарету.

— Я вас слушаю.

— По поводу командира, — продолжал главмех, качая головой. — Давно знаю его, док… Он всегда был со странностями. Человек он суровый, но справедливый, — вызывающим тоном произнес Эванс, словно ждал, что ему станут перечить.

— Я знаю, он вам нравится.

— Да. Он хороший человек. И я беспокоюсь за него.

— Репутация у него отличная, — мягко произнес О’Ши. — Но что вас тревожит?

Эванс некоторое время молча глядел на собеседника.

— Вы никому не скажете, доктор?

— Конечно.

Главмех наклонился вперед и, понизив голос, доверительно произнес:

— Он болен, вот уже несколько недель как он болен. Он сам не свой. Нервничает. Слишком много неприятностей свалилось на его голову. С ним происходит что-то непонятное…

— Из-за чего же он нервничает?

— Из-за всего. Во-первых, из-за саботажа, но и по другим поводам…

— Каким, например?

Валлиец угрюмо поглядел на врача.

— Придется рассказать вам все…

— Если не хотите…

— Нет, лучше, чтобы вы знали, — покачал головой главмех.

— Как вам будет угодно.

Эванс рассказал доктору все, что знал. Он начал с семейных неурядиц Шэдде, рассказал о том, как подействовало на Шэдде письмо жены, поведал об инциденте в проливе Ломбок и о том, что Шэдде уверен, будто Саймингтон разболтал об этом в кают-компании, и поэтому убежден, что все офицеры настроены против него. Главмех рассказал и о подозрениях командира относительно причин, по которым того переводят на берег.

— Да, слишком много навалилось на беднягу, — заговорил О’Ши. — Я знаю, что у него есть пунктик — расхлябанность экипажа, знаю, что он терпеть не может первого помощника, Саймингтона и меня, но об остальном я не знал. — Доктор замолчал. — Вам было известно о случае в проливе Ломбок?

— Нет, пока он сам не рассказал мне вчера вечером.

— Я тоже ничего не знал. В кают-компании об этом никогда не говорили. Иначе бы я знал. Саймингтон мой друг.

— Шэдде стал совсем другим человеком за эти дни. Вчера он сказал, что страдает бессонницей. Слишком много забот, говорит. И ничего не ест. Что-то тяготит его все время. Не можете ли вы ему помочь? — главмех озабоченно глядел на доктора.

О’Ши посмотрел в зеркало и поправил галстук.

— Это очень трудно. Вы же знаете, какой он своенравный и гордый. К нему нельзя приблизиться. К тому же он ненавидит меня…

— Он нуждается в помощи, доктор, — настаивал валлиец.

— Не думаю, чтобы Шэдде принял чью-либо помощь… Не такой он человек. Да и, судя по вашим словам, помочь ему невозможно.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… как бы это сказать… Вы говорите, что от него уходит жена… Медицина тут бессильна…

Главмех молчал.

— Что касается пролива Ломбок и Саймингтона… — О’Ши принялся разглядывать свои ногти. — Очевидно, он сгущает краски… Но ведь я не могу положить его на стол и вырезать это, как аппендикс. Он закует меня в кандалы, если только я заикнусь об этом. К тому же я не психиатр, но даже будь им, все равно не сумел бы ничем помочь. Он не терпит психиатров. В Стокгольме я пытался объяснить Шэдде проблемы, которые возникли перед Кайлем. Он чуть не взорвался, готов был ударить меня. Сказал, что все это медицинские штучки. — Доктор передразнил Шэдде: — «Подобные разговоры подрывают основы воинской дисциплины». — Он взглянул на Риса Эванса и покачал головой. — Сожалею, но я не хочу испытать это вторично. Жизнь слишком коротка.

— Значит, мы ничего не можем для него сделать? — Рис Эванс поднялся.

— Боюсь, что нет. Он сам должен решать свои проблемы. Не принимайте этого близко к сердцу. Проблемы есть у всех. Но время — лучший исцелитель. Через несколько дней мы придем в Портсмут, и он расстанется с нами. Сейчас это кажется ему катастрофой, но штабная работа, перемена обстановки пойдут ему на пользу. К тому же его станут окружать люди его возраста. Он будет не таким одиноким, как здесь. Возможно, что это исцелит его.

— Может быть, вы правы, док, — неуверенно произнес Рис Эванс. — Хочу верить в это. Я не могу видеть, как человек страдает.

— В вашем лице он имеет хорошего друга, чиф, — сочувственно улыбнулся доктор.

Командир вернулся на борт после ленча у мера в половине третьего. Нигде не задерживаясь, он прошел в свою каюту и вызвал Миллера.

— Я хочу выспаться. Пусть меня не беспокоят. Передайте вахтенному офицеру.

— Когда вас разбудить, сэр?

— Никогда, — рявкнул Шэдде. — Я сам проснусь.

Дасти Миллер услышал, как Шэдде запер дверь. Прежде этого никогда не бывало.

Оставшись наедине, Шэдде принялся за рапорт командующему относительно инцидента в Корсёре. Он не мог сосредоточиться и минут через десять поднялся из-за стола. Он чувствовал себя утомленным и прилег, пытаясь уснуть, но сон не приходил. Шэдде погасил свет и лежал в темноте, думая о письме Элизабет. Он все еще не мог поверить тому, что она уезжает в Австралию… Когда он вернется в Питерсфилд, дом будет пуст; он станет жить там в одиночестве. Вот как начинается его жизнь на берегу… Что произошло с Элизабет? Она так переменилась за последние два года, куда делись ее жизнерадостность и веселость? Теперь ему было трудно вспомнить, какой она была прежде. Он помнил только ее глаза — светлые и живые, не такие печальные и погасшие, как теперь.

В чем же причина? В том, что у них не было детей? Наверное, в этом… Она стала нервной и раздражительной; вечно настороженная, готовая к ссоре по любому пустяку. У нее всегда был беспокойный характер. Не оставляла его в покое ни на минуту, даже когда он бывал занят или чем-нибудь встревожен. Когда он пытался сосредоточиться на работе, она приходила и не давала ему думать. Она проявляла нежность и заботу, но он видел, что она хочет проникнуть в его мысли, и это злило его. Ведь он не всем мог делиться с ней. Элизабет никогда не понимала этого. Не понимала даже его желания остаться одному, когда он бывал расстроен и находился в подавленном настроении.

Помнит ли он свой последний отпуск, спрашивает она в письме. Как можно забыть? Дождь не прекращался ни на минуту, и Элизабет ходила в слезах, пытаясь вытащить его на прогулку или в кино. Но если тебе не хочется, если ты обеспокоен?! А как он мог рассказать ей, что именно тревожит его? Разве смогла бы она понять, что означает для него появление на борту Саймингтона? Что знала она о проливе Ломбок и как мог он рассказать ей про то, что там произошло?! Она стала бы презирать его, если бы только узнала. А когда он рисовал перед ней планы на будущее, она словно обдавала его ушатом холодной воды. У нее было болезненное отношение к долгом, словно они были единственными людьми на свете, которые занимали деньги.

И, несмотря на все это, он знал, что не сможет жить без Элизабет. Она была самым близким, самым родным и нужным ему человеком, единственным на белом свете человеком, всецело зависящим от него, — верная, внимательная, заботливая… И хотя она часто раздражала его, все равно она готова была прийти к нему на помощь в любую минуту, поддержать его, влить в него новые силы. Все его надежды, ощущение уверенности — все это было связано с ней.

Было уже шесть часов, когда он зажег свет, так и не сомкнув глаз ни на минуту. Три трепетных часа ворочался он без сна на своей койке. Во рту у него пересохло. Он встал, проглотил три таблетки, которые дала ему в дорогу Элизабет, и испуганно подумал, что сейчас начнется нервный приступ. Этого не было с ним с той самой ночи в проливе Ломбок… Не в силах больше оставаться в каюте, боясь, что не сможет совладать с собой, он отправился в кают-компанию, но тут же понял, что не в состоянии встречаться со своими офицерами. Лучше сойти на берег. Он подумал о Маргрэт, — интересно, что она делает? «Пригласите меня в другой раз, — сказала она на приеме, — вы же мой самый любимый командир британского флота».