Время ацтеков

е меньше нас, но осознание того, что ты сделал это, занимает все ваше время, – грустно продолжает она.

– Люди слова, не дела, – выносит она приговор.

– То ли дело мы, – усмехается она.

– Помнишь, как мы пошли в этот долбаный театр, и я отсосала тебе на первом ряду, отчего этого вашего Лира чуть кондрашка не хватила? Бедный старик то и дело отворачивался. А прервать спектакль ему мешала эта ваша пресловутая мужская солидарность, – хохочет она.

– Ну и лицо у него было, когда я специально завершила все с таким шумом… А он все мычал какую-то чушь про коней, царство и каких-то там дочерей, которые его кинули, – от смеха держится она за живот, другой рукой, впрочем, все еще целясь в меня.

– Было хорошо, – переводит она дух.

– Особенно тебе, – сжимает она губы.

– Тебе не стоит жить, – извиняющимся тоном говорит она.

– Ведь ты все равно уже мертвец без моего тела, – полуспрашивает-полуутверждает она.

– Отлучение от моей постели и есть смерть для тебя, – объясняет она.

– Стало быть, тебе пора умирать, – кивает она.

– Я понимаю, что тебе хотелось последней сигареты, глотка вина, что там еще хотят приговоренные к смерти? А еще лучше, этого тела, – прикрывает она глаза.

– Но нет. Все, – задумывается она.

– Больше – нет, – пожимает она плечами.

– Ни хрена ты не получишь, – заводится она.

– Никогда больше, – шепчет она.

– Прощай, – говорит она.

Света поднимает пистолет. Если бы я был писатель, то сказал бы, что черный зрачок ствола заполняет тьмой комнату. Я не писатель. Скажу, что видел. А видел я немного. Она улыбается, целит прямо в меня, а потом случается то, что должно случиться.

Она поднимает ствол и стреляет в себя.

Я сижу в теплой ванне, прижав к себе Свету. Она в позе зародыша, разве что не на боку, а сидя, прижата ко мне. Я настолько большой, что она помещается внутри меня, когда и я сворачиваюсь. Мы сидим в почти пустой ванной, без света, и через открытую дверь смотрим в огромное окно кухни, по которому рассыпаны огни соседского дома. За ним – темнота, потому что ее дом находится на самом краю нашего города. Мы сидим в ванной, освещенной отсветами огней, отраженных в окнах, – в общем, мы получаем жалкие остатки света. Вода набирается страшно тихо, даже не журча, и Света спрашивает меня, не поворачиваясь:

– Что есть любовь?

Я молчу и глажу ее затылок. Он у нее приятный на ощупь, тяжелый, в мокрых от пота волосах – женская голова вообще преисполнена для меня загадки, тайны и вожделения. Где-то там в этом предмете есть Нечто, что заставляет ее ложиться со мной, ложиться с кем-либо еще, просто ложиться. Я крепко сжимаю ее, она чуть охает, и мягко толкаю Свету вперед, на колени. Вода вдруг резко остывает. Это горячую отключили. Или авария на водопроводе. Света в доме нет из-за аварии в доме. Ну что за город?

Приходится поднимать Свету и брать ее стоящей. Света постанывает. Тремя часами раньше я завалился к ней выпивший и долго лежал на диване, пока она меня не раздела и не сделала массаж, приговаривая: