Охота в Лагарте. За два часа до темноты

Шэдде продолжал службу на лодках и после войны. Ему припомнилось, какой восторг и волнение пережил он, когда в возрасте двадцати восьми лет впервые был назначен командиром подводной лодки «Амазонка». Потом его направили в штабной колледж и на различные курсы и, наконец, досрочно присвоили звание капитана 3-го ранга. Именно тогда он встретил Элизабет и женился.

После двухлетней службы на берегу Шэдде снова в течение четырех лет командовал подводными лодками, а два года назад наступил желанный для него день — день, когда его послали в США для изучения ракет типа «Поларис». Спустя десять месяцев Великобритания приобрела шесть новых атомных лодок-ракетоносцев, и одну из них он получил под свое командование. Именно тогда он проникся убеждением, что ему вручена оружие, предназначенное для какой-то великой, хотя и неясной ему, цели.

С того часа, как «Возмездие» была спущена на воду и принята английским экипажем (это произошло в Кротоне, в штате Коннектикут), она прошла под командованием Шэдде свыше двадцати тысяч миль. Эта лодка стала частью его самого. И вот теперь адмиралтейство намеревается засадить его за письменный стол и загрузить канцелярской писаниной. При одной мысли об этом Шэдде чуть не задохнулся от негодования. В своя тридцать восемь лет он был самым старым среди командиров подводных лодок, и начальство, наверное, решило, что он уже непригоден для этой должности. Эти чиновники скажут ему, конечно, что на берегу он принесет больше пользы, чем на корабле, но, что бы они ни говорили, ему-то ясно: его служба на кораблях пришел конец. До выхода в отставку придется просиживать штаны где-нибудь в штабе. В Портсмут они прибудут через пять дней — следовательно, только пять дней остается ему командовать боевым кораблем. Ему всегда претила мысль о штабной службе, но несколько раньше, скажем месяц назад, подобная перспектива подействовала бы на него не так угнетающе. Тогда его утешала бы возможность постоянно быть с Элизабет. А сейчас? Вспомнив о жене, Шэдде спросил себя, ожидает его в Копенгагене письмо от нее и, если ожидает, что будет в нем… Больше всего его раздражали неопределенность и ожидание. Плохо, что он не может сейчас же поговорить с Элизабет, попытаться доказать ей, что она не права, убедить не бросать его.

Без всякой последовательности Шэдде подумал, что если «Возмездию» когда-нибудь придется участвовать в боевых действиях, это произойдет уже без него. На ум ему пришел Джордж Стрэйкер — моложе его на четыре года. Они вместе плавали на «Санфише», где Шэдде был первым помощником, а Стрэйкер штурманом. Как же быть теперь с той великой задачей, о которой он так много думал после назначения на «Возмездие»? В то время «холодная война» вот-вот могла перейти в «горячую», и Шэдде надеялся, что этот день не за горами. Но страсти вдруг улеглись. Сейчас болтают о новом сближении между Востоком и Западом, дипломаты и журналисты обеих сторон воркуют и обхаживают друг друга, словно голубки. Но он-то, Шэдде, прекрасно понимает, что с Западом скоро будет покончено. Достаточно взглянуть, что происходит на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии.

Шэдде поднялся из-за стола и по обыкновению принялся быстро ходить из угла в угол своей маленькой каюты. Почему эти чинуши не оставят его в покое, почему отнимают у него «Возмездие»? Может, из-за столкновения со шведом? Или все это проделки Саймингтона? Через своего папашу — тот когда-то служил вместе с теперешним командующим подводными силами. Почему его не могут оставить на «Возмездии»? Или тут сыграли роль его семейные неурядицы? Вряд ли. В конце концов, какое дело начальству до его личной жизни?.. Позвольте, а не могла ли стать причиной депеша, в которой он докладывал о странных звуках, зафиксированных на подводной лодке недалеко от Корсёра? Но он поступил совершенно правильно. Да, он не установил факта диверсии, но ведь ее возможность не исключалась, и он просто обязан был доложить по инстанции.

Однако какой теперь смысл ломать себе голову? Все равно его списывают на берег, вот что главное. Ему предстояло потерять самое дорогое в жизни: Элизабет и «Возмездие». Ничего дороже у него не оставалось. В последние месяцы его преследовала одна неприятность за другой, причем начались они сразу после появления на лодке Саймингтона. Именно тогда изменилось отношение к нему офицеров, именно тогда ухудшилась дисциплина на лодка. Только от Саймингтона могли они узнать об истории в проливе Ломбок. Правда, кое в чем Саймингтон совершенно не виноват. Он не причастен к попыткам диверсии к этому невероятному письму Элизабет, к тому, что свою военно-морскую карьеру ему, Шэдде, придется заканчивать на берегу. Хотя… к этому-то, возможно, как раз и причастен Саймингтон…

От всех этих мыслей у Шэдде разболелась голова, в висках начала пульсировать острая боль, словно кто-то ввинчивал в них буравчики. Всеподавляющее чувство беспомощности и уныния овладело им. Он принял несколько успокоительных таблеток, которыми снабдила его Элизабет, и вновь принялся расхаживать из угла в угол. Из кают-компании доносился приглушенный гул голосов. Офицеры, наверно, обсуждали его новое назначение и, несомненно, изощрялись в насмешках над ним. Скоро, очень скоро об этом узнает весь экипаж, и тогда каких только домыслов не будет высказано о причинах его отчисления на берег!

Разговор главстаршин касался различных тем: новых окладов жалованья, предстоящей стоянки в Копенгагене, отдыха и ремонта в Портсмуте, увольнительных и, конечно, вчерашней комедии у Корсёра.

— И все же странно, почему командир был так уверен, что имеет дело с диверсией? — заметил боцман.

Шепард неторопливо набил трубку и раскурил ее.

— Говорят, — отозвался он, — что неисправность рулевого управления, обнаруженную после выхода из Стокгольма, он тоже считает результатом диверсии.

Макферсон, занятый вязанием коврика, взглянул на Шепарда:

— Не вижу в этом ничего странного. Если бы ты сам услышал это тиканье, ты бы тоже подумал о диверсии. Уж больно размеренными и ровными были интервалы между звуками.

— И как же ты объясняешь это? — спросил главстаршнна-электрик Спрингер у Шепарда.

— Сегодня утром я разговаривал с лейтенантом Аллистэром, он объясняет это так. За скобу зацепилось футов пятнадцать проволоки с грузилом на конце. От давления воды проволока на ходу натягивалась, и грузило, как маятник, стучало по борту лодки. Продолжительность интервалов зависела от скорости хода.

Рассказывая все это, Шепард не прерывал работу над абажуром из серого шелка. Боцман критически взглянул на него.

— Это уже который по счету? — поинтересовался он.

— Пятый.

— И что ты за них получаешь?

— Пятнадцать фунтов, а материал мне обходится в четыре.

— Неплохо. Прибыльное у тебя хобби. И у твоей старухи дополнительные деньжата, наверно, водятся, и у тебя занятие в свободное время.

— Я жертвую эти деньги на церковные нужды, — сухо ответил Шепард и, меняя тему, спросил: — Что ты думаешь об этом типе Баддингтоне?

— Настоящая змея! — фыркнул Спрингер. — Днем и ночью толчется по всей лодке, всюду сует свой нос. И знаешь, что я тебе скажу? Может, он и взаправду инженер, только в аппаратуре для кондиционирования воздуха разбирается как свинья в апельсинах.

— Откуда ты взял? — с любопытством спросил Шепард.

— А помнишь, вчера мы разговаривали с ним о кондиционерах? Он же ни в зуб ногой!

— Твоя правда. И еще я тебе вот что скажу. Рулевое-то управление и в самом деле мог кто-нибудь умышленно испортить. Да и те случаи — в Портсмуте и в Квунсферри — тоже могли быть диверсиями. И не так уж трудно угадать, кто тут приложил руку.

— Шепард снова навалился на Кайля, — подмигнул остальным боцман.

— Вот, вот! Кайля-то я и имею в виду, и у меня куча оснований подозревать его.

— Ты думаешь, он коммунист?

— Нет, так я не думаю. Просто не знаю. Но знаю, что он отчаянный задира, ненавидит корабль и всех, кто на нем есть, и вообще обижен на весь белый свет. Такие люди как раз и делают другим всякие пакости, могут даже рулевое управление испортить.