Последний праведник

— Ты что, перешел в другой отдел? — спросила она наконец.

— Ну нет, не совсем. Сначала это было просто рядовое задание, я должен был сообщить потенциальным датским жертвам о возможной опасности. А потом втянулся.

— И поэтому ты не приехал?

Нильс задумался. Ему очень хотелось бы ответить «да», подтвердить, что это амбиции вынудили его остаться. Ей бы это понравилось, она часто пыталась найти в нем амбициозность. Амбициозность и многое другое.

— Да, наверное.

— Наверное?

— Я пока не знаю, во что это выльется, Катрине. Но мне кажется, это что-то очень важное. Мне нужна твоя помощь.

— Ты хочешь, чтобы я съездила в Хайелитшу?

— Да, именно.

— Нильс, это небезопасно для белой женщины. Хайелитша — чуть ли не самый большой район трущоб в Южной Африке. Это говорит само за себя.

Нильс молчал. Он знал, что главное — не уговаривать Катрине. Она сама должна себя уговорить. Молчание было довольно неловким. Он удивился, когда она без дальнейших возражений вдруг сказала:

— Хорошо, съезжу.

50

Вестреброгаде, Копенгаген

Маленький кусочек Китая вклинился между двумя магазинами одежды на Вестреброгаде.

Ресторан «Золотой бамбук». Впрочем, ресторан — слишком громкое название для пары пластмассовых столиков, маленькой открытой кухоньки и наклеенного на окно вердикта санэпидемстанции в виде печального смайлика, который хозяева попытались загородить пластиковой пальмой. «Курсы гигиены питания» было злобно выведено на смайлике красной ручкой. Прикрывая плеер рукой от падающего снега, Нильс вошел в тепло. Кто-то рассказывал ему прежде, что азиаты очень вежливые люди, но эти конкретные азиаты, похоже, ничего об этом не знали. В кухне разворачивались военные действия, звучали отрывистые команды и слова свистели мимо ушей, как пули. Начальник — единственный здесь в костюме — бранил работающих на кухне.

Нильс откашлялся, но это не произвело ни на кого ни малейшего впечатления. Тогда он подошел к небольшому прилавку у кассового аппарата и поставил на него плеер. Подождал немного, осматриваясь вокруг. Пластиковые цветы в горшках на подоконниках, карта Китая на стене, большой плакат с эмблемой Олимпийских игр в Пекине, меню: лапша, бамбуковые ростки, блинчики с овощами и мясом, баранина «гонг бао». Телевизор передавал трансляцию с саммита. Рослый мужчина, представляющий островное государство Вануату в южной части Тихого океана, со слезами на глазах проклинал индустриальные страны — особенно Китай — за хищническую эксплуатацию климата. Участники саммита, однако, оставались глухи к его обличениям, по крайней мере в передних рядах переговаривались, а пара финских делегатов над чем-то хихикала. По виду большинства участников можно было догадаться, что островное государство Вануату и его проблемы не заставят их ворочаться ночами без сна.

— Как обычно, мы во всем виноваты.

Нильс обернулся к заговорившему с ним пожилому китайцу в костюме на размер больше, чем нужно.

— Мы всегда во всем виноваты. Всегда Китай. — Он горько улыбнулся Нильсу. — Вам нужен столик?

— Полиция, — ответил Нильс. Показывая свое удостоверение, он внимательно изучал лицо китайца, тщетно пытаясь уловить на нем какую-то реакцию. — Мне нужно перевести вот это, — продолжил Нильс и, не дожидаясь ответа, поспешил нажать на кнопку.

— Что это?

— Вы можете мне сказать, о чем говорят на этой пленке?

Они оба замолчали, вслушиваясь. Прошло около минуты. Даже Нильс понимал, что это запись телефонного звонка: мужчина звонит женщине, очевидно, пытается позвать на помощь, в его голосе слышится нарастающая паника. Пленка закончилась.

— Вы понимаете, о чем он говорит?

— Ему очень больно — этому человеку на кассете.

— Да, это я слышу. Что он говорит?

— Он спрашивает: «Что происходит?» Вы понимаете?

— Нет. То есть да, я понимаю, что вы говорите, я не понимаю, в чем тут смысл.

Китаец перебил Нильса:

— Включите еще раз.

Нильс отмотал назад. Китаец подозвал молодого человека, который покорно подошел к ним. После короткого обмена репликами по-китайски он нажал на Play.

— Громче, — попросил главный.

Нильс сделал погромче. Кухонные шумы сложно было перекричать.

— Вы слышите, что там говорят?

Молодой человек переводил, главный в свою очередь перевел его слова на датский.

— Он говорит: «Что происходит? Здесь так тихо. Боже мой. Что со мной происходит? Здесь так тихо. Венера и Млечный Путь».

— Венера и Млечный Путь? — Нильс снова отмотал назад и включил запись с самого начала. На пленке вовсе не было тихо, наоборот, там громко звонили колокола, слышались голоса и шум транспорта. — Здесь же очень шумно, какая тишина? Вы уверены?

— Абсолютно. Он пекинец, — сказал главный, давая понять, что его начинает утомлять эта малоприбыльная беседа.

— То есть, несмотря на весь этот шум, он говорит, что вокруг тихо? — спросил Нильс, глядя на молодого человека. Тот ответил на неуверенном датском:

— Он так говорит. «Что происходит? Здесь так тихо. Боже мой. Что со мной происходит? Здесь так тихо. Венера. И Млечный Путь».

Нильс недоумевал — зачем Томмасо понадобилось, чтобы он это прослушал?

Здесь так тихо.

51

Между Кейптауном и Хайелитшей — Южная Африка

Большинство тех, кому довелось побывать в Африке, говорили потом об этом феномене — особенно те, кто ездил в глубь страны, подальше от туристов, жадности и неизбежных европейских телевизионщиков, снимающих фильм об окружающей мерзости. Речь о договоре со смертью. В сердце страны жизненная артерия пульсировала с настолько превосходящей человека силой, что ему позволено было выкарабкаться из болота; здесь ощущалась первобытность. Хотя за прошедшие с тех пор тысячелетия с нас успела смыться оригинальная краска, все-таки мы произошли отсюда, и это чувствуется. Земля. Слово «дом» приобретает новое значение.

Катрине расплакалась, когда попала в саванну впервые, расплакалась, как вернувшаяся домой блудная дочь, которой открыли объятия. Здесь она готова была умереть. Марк ее готовности не разделял. Он вырос в Африке, любил эти места, но вовсе не хотел пока умирать — поэтому и нанял для поездки охранников. Трое зулусов приехали после обеда. Они непрестанно широко улыбались — что бы Катрине им ни говорила, они заливисто смеялись.

У них были ручные пулеметы и винтовки, их звали Бобби, Майкл и Энди. У всех африканцев множество имен на разные случаи жизни, как у художников в Европе или Штатах. Есть имя для белых, есть настоящее имя — его они никогда не раскрывают и очень не любят, когда 0 нем спрашивают.

—  Khayelitsha?

— Yes.

—  Why do you want to go there? [78]— спросил один из них, заливаясь смехом. — Nothing there, nothing there, [79] — повторил он.

— Без этого действительно никак? — спросила Катрине, когда Марк сунул в бардачок запыленного пикапа пистолет.

—  Cathy, — он обернулся и улыбнулся ей. Она терпеть не могла, когда ее называли Кэти. — This is not peaceful Scandinavia. This is South Africa. You need a gun… [80] — He исключено, что у него самые белые зубы на Земле.

—  But… [81] — сказала она и запнулась, вернее, что-то в его взгляде заставило ее замолчать. Ему не нужно было даже произносить этого вслух, она слышала, что он думает: «Что может в этом понимать избалованная женщина из сказочной Дании?»

Эскорт африканцев ехал за ними, и Марк все время следил за тем, чтобы видеть их в зеркало.

—  A murder, eh? [82] — сказал он.