Последний праведник

— Да? — проворчал он.

— Мне нужен кассетник, на котором можно прослушать эту пленку.

Продавец внимательно изучил кассету, несимпатично хрюкнул и исчез в подсобке. Нильс отошел на пару шагов от прилавка и вытащил из кармана звонящий телефон.

— Да?

— Нильс, мне кажется, я нашла.

— Что вы нашли?

— Закономерность. Это так красиво, Нильс. Просто невероятно красиво. Если…

— Ханна, давайте по порядку и с самого начала. Я немного устал.

— Я позже вам все объясню. Но вот что важно: я знаю, где были совершены недостающие убийства. Все до единого.

— Недостающие убийства?

— Да! Если исходить из предположения, что цепочка не прерывалась, а последнее убийство было под номером тридцать четыре, то не хватает тринадцати убийств — описано всего двадцать одно. Но я теперь знаю, где искать пропущенные в вашем списке: в Сантьяго, Ханое, Белене, Кейптауне и Нууке.

Нильс перебил ее:

— Стойте. У меня нет никаких возможностей это проверить. Что, по-вашему, я должен сделать? — На мгновение они оба замолчали, потом Нильс переспросил: — Кейптаун? Вы сказали — Кейптаун?

— Я говорю… я нашла закономерность, и согласно ей убийство под номером четырнадцать было совершено в пятницу двадцать четвертого июля на закате солнца в кейптаунском пригороде Хайелитша. Я могу прислать эсмэмэс с точными значениями широты и долготы.

— Присылайте, — сказал Нильс и отвлекся на продавца, который внезапно швырнул на прилавок древний кассетный плеер.

49

Кейптаун, Южно-Африканская Республика

Это так и просилось на холст: залив, Индийский океан, пальмы. Сидя в своем кабинете на одиннадцатом этаже, она часто вспоминала, как ее и двух ее сестер в детстве каждый год фотографировали для парадного снимка.

Они приезжали из загорода, где жили, в Роскильде. Уже издалека обрисовывался двойной заостренный шпиль Домского собора, указывающий в небо, на Бога, — точно объявление войны. Не приближайся! Катрине любила город. Город — это новая одежда, это огромный супермаркет, в котором они всегда теряли друг друга среди бесконечных стеллажей, уставленных консервами и специями, это эскалатор, которого она побаивалась, хотя именно он доставлял семью наверх, в фотоателье. Им, детям, никогда не разрешали самим выбрать фон. Тем не менее фотограф всегда показывал им разные варианты. Сначала — лес. Лес очень нравился маме, Катрине же он всегда казался жутковатым. Покрытые мхом деревья в чаще, солнечный свет пробирается сюда только осенью, когда деревья сбрасывают листья. У младшей сестры, конечно, не было никакого вкуса, ей лишь бы чего поярче, лучше всего — розовенького. А еще был пляж. Катрине просто влюбилась в него, но мама и слышать о нем не хотела. Катрине до сих пор не понимает, почему им ни разу не разрешили его выбрать. Фотограф специально устанавливал камеру так, что казалось, будто ты сидишь на скалах и смотришь вниз, на море. Обыкновенно все заканчивалось компромиссом: поляной. Деревья, но где-то не слишком близко. Бог знает, какими подсознательными сексуальными хитросплетениями объяснялся мамин выбор, что это было за вытеснение. Катрине частенько думала — не потому ли она сидит в этом кабинете, в этой точке земного шара, что вид из ее окна так напоминает тот запрещенный в детстве фон? Она хотела света, но мама настаивала на кромешной темноте: это гораздо больше подходило к их домашней атмосфере. Отец Катрине проваливался порой в «черные дыры», как называла это мать; сегодня это назвали бы маниакально-депрессивным психозом. И не то чтобы он надолго застревал в маниакальной фазе. Катрине читала в интернете о похожих случаях, но там отцы то опускались ниже плинтуса, то наоборот воспаряли под облака, и во времена этих подъемов становилось возможным абсолютно все: путешествия, покупки новых машин, переезды за границу. Однако у них дома было иначе: ее отец или выглядел более-менее нормальным и спокойным, или же не говорил ни слова и мог неделями сидеть без движения, как рептилия.

Кондиционер, звукоизолирующие окна. Марк кругами ходит по общей комнате, где сидят секретарши и молодые архитекторы с инженерами, и явно ищет повода снова зайти к ней в кабинет. Хочет ли она с ним переспать? В том, что они давно уже флиртуют друг с другом, нет никакого сомнения, но мысль о сексе с Марком как-то больше вдохновляла ее, пока она надеялась, что Нильс приедет. Теперь же, когда он так и не прилетел и вся история с Марком стала реальной возможностью, Катрине серьезно засомневалась. Марк, стоя по ту сторону стеклянной стены, попробовал поймать ее взгляд, и Катрине отвернулась, посмотрела в окно. Вид, на который маму так и не удалось уговорить. Океан. Солнце.

—  Hey, Kathrine. [73]

Марк стоял в дверях, едва заметно выпячивая вперед нижнюю часть туловища.

— Марк?

—  No holiday? [74]

У него был характерный для жителя Южной Африки бурский акцент, звучащий совершенно не сексуально. Она ответила ему по-английски:

— Я как раз заканчиваю последние дела.

— Твой муж приедет?

Он прекрасно знал, что Нильс не прилетел. Не очень-то тактично со стороны Марка задавать такой вопрос. Она почувствовала, что слезы подступают к глазам.

—  Please. Can I be alone? [75]

Марк смутился. Не в его обычае вести себя назойливо, на самом деле он очень милый — и не его вина, что она вышла замуж за человека, который так похож на ее отца. Катрине часто думала над тем, как эта система работает, и хотя так и не нашла ответа, все же научилась принимать это как данность: нередко люди выбирают себе в партнеры копию собственных отца или матери — как правило, того из родителей, с которым у них старые счеты. Точно как в случае с ее отцом и его душевными метаниями.

Хотя так было не всегда, когда они только начали встречаться, Нильс ничем не походил на ее отца. Да, он был, конечно, спокойным, но не проваливался в черные дыры. Они так много смеялись тогда, просто постоянно. Он казался амбициозным — или она только внушила себе это? Катрине спрашивала себя: встроен ли в человека какой-то сенсор, который безошибочно выбирает из всех претендентов именно того партнера, который через сколько-то лет станет похож на проблемного отца либо странноватую мать? Или это мы сами заставляем партнеров вести себя соответствующим образом — и тогда любой в сущности человек обречен стать копией нашего отца или матери?

Катрине выглянула в окно. Рябь на волнах напоминала пузырьки шампанского. Марк прислал сообщение. «Sorry». [76]Она повернулась и увидела, как он стоит посреди офисного пейзажа, лишенный надежды, развенчанный и все равно симпатичный. В то же мгновение зазвонил телефон. Niels calling [77]— было написано на экране.

— Я как раз о тебе думала, — сказала она.

— И что ты думала?

— Ты вряд ли хочешь это знать.

Она улыбнулась Марку. Теперь, когда она говорила по телефону с Нильсом, Марк казался бесконечно более привлекательным, но все равно мысль о том, чтобы встречаться с ним, ее совершенно не возбуждала.

— Послушай, я не приехал к тебе, потому что…

Она перебила:

— Да ладно, брось, уж наверное я поняла, почему.

— Нет, я не думаю, что ты поняла. Я работаю над одним делом. Делом об убийствах. Очень сложным.

Он выдержал короткую драматичную паузу, после чего рассказал Катрине подробно о деле. Об убийствах, местах преступлений, числах на спине. Катрине слушала, не говоря ни слова, даже тогда, когда он рассказал, что существует теоретическая возможность того, что в Хайелитше, пригороде Кейптауна, было совершено убийство, о котором не стали заявлять.

Он замолчал, ожидая реакции. О Ханне он рассказывать не стал.