Игра с тенью

— Так вы знаете Петуорт? — сказал я, глядя на своих собеседников. — В Сассексе?

— Только по слухам, — ответил Фэррант с сухой усмешкой.

— Вы бы его только видели! Настоящие катакомбы. Большая часть дома пустует, и слуги с утра до вечера бегают взад-вперед.

Подошла служанка, худая темноволосая девушка лет восемнадцати, чтобы принять мой заказ. Я подумал, не заказать ли им чего-нибудь, но решил, что это слишком назойливо.

— Капни туда кой-чего, Кейт, пусть он согреется! — крикнул старик в красном галстуке, когда она пошла прочь. — А то он возьмет да и помрет от холода!

Она повернулась и крикнула что-то через плечо, но ее слова заглушила волна хохота, пробежавшая по комнате до самого старика.

— Честно говоря, — сказал я, — я и сам надеялся найти там себе место; Пол славный мальчик, и я думал, они могли бы захотеть взять еще коня из той же конюшни. Но…

Фэррант поднял руку и наклонился ко мне:

— В каком качестве, мистер…

— Дженкинсон, — сказал я. — Старшего слуги, знаете ли. Я был помощником дворецкого на прежнем месте, — тут я сделал паузу для пущего эффекта и понизил голос, — но хозяин умер прежде, чем написать мне рекомендацию.

Я рассмеялся — или, скорее, Дженкинсон рассмеялся, потому что я едва узнал лукавый и циничный смешок, который сорвался с моих собственных губ. Старик в красном галстуке тоже рассмеялся, но нас быстро заставил устыдиться и замолчать Фэррант, который не пожелал подстраиваться (а ведь братство поверхностного бессердечия — самый большой клуб в мире, и отказ от членства в нем требует мужества) и продолжал все также серьезно смотреть на меня.

— Но оказалось, что полковнику Уиндэму — он там теперь хозяин — нужны только те, кто пришел из их старого дома. — Я подмигнул Красному Галстуку — Его жена, видите ли, из евангелических христиан и очень заботится о морали слуг.

Девушка принесла мне портер, и я подмигнул и ей тоже.

— Ваше здоровье, господа.

Фэррант торжественно поднял бокал, но пить не стал.

— В старину я бы там к месту пришелся, — сказал я, — если верить рассказам Пола. Полон дом народу, художники, поэты и кто там еще… Женщин тоже хватало, а в каждом углу либо член Королевской академии, либо ублюдок его лордства.

Я покачал головой, выражая — или пытаясь выразить — сожаление, что пропустил такие интересные дела.

— Это вы про третьего графа? — спросил Фэррант.

— Да, — сказал я с достаточным, надеюсь, удивлением. — А что? Вы с ним были знакомы?

— Я слышал о нем, — сказал Фэррант. — Тогда его все знали, по крайней мере в моем ремесле.

— Правда?

Я уже собирался было продолжить: «А вы что, художник?» — но передумал. Мои догадки должны быть не точными, и я не должен слишком стремиться ему понравиться. Я глянул на Красного Галстука и с шутливой улыбочкой, почти дерзким тоном спросил:

— И что это за ремесло такое, мистер?…

Краем глаза я заметил, что губы Красного Галстука дернулись в ухмылке. Фэррант смотрел на меня все так же бесстрастно, но я заметил, что вены на его бледных щеках начали наливаться кровью.

— Фэррант, — сказал он. — Я гравер.

— А, — ответил я безразлично, глотнул пива и опять ухмыльнулся Красному Галстуку: — Да, такая кружка укрепляет, мистер…

— Харгривс, — сказал Красный Галстук, смеясь.

— Укрепляет лучше грелки.

Я почти не обратил внимания на критический голос у себя в голове, отметивший: «Глупо сказано — грелки не укрепляют». Я был слишком занят тем, что придумывал, как вернуть разговор снова к Петуорту, а потом к художникам и к…

— А о Тернере они что-нибудь говорили? — спроси Фэррант внезапно.

Я не мог поверить в свою удачу.

— О Тернере? — спросил я.

— Да, о пейзажисте, — ответил Фэррант, глядя не на меня, а на Харгривса, и выражение его лице будто заявляло: «Смотри, я знаю, о чем говорю».

— Вообще-то да, — сказал я, смеясь, — хотя я не знаю, насколько этому можно верить.

Фэррант наклонился поближе:

— А что именно?

— О, — отозвался я, — он был странный и скрытный человечек, запирался в библиотеке и не пускал к себе никого, кроме графа.

Фэррант кивнул.

— И все?

— Ну, он… дружил с горничной — вы понимаете, о чем я, мистер Харгривс? — и подарил ей картинку на память. Это уж точно, потому что дочка ее показала мне картинку — девчонке нравится Пол, и наверняка она хотела произвести впечатление на его дядю.

Харгривс захохотал с сальной ухмылкой.

— Вот еще любопытно — как думаете, что это за картинка?

Харгривс пожал плечами и отвернулся; Фэррант же так сосредоточился на моем рассказе, что не желал отвлекаться и нетерпеливо встряхнул головой.

— Мы бы с вами подарили ей чувствительную миниатюру, так, мистер Харгривс? Или мирный пейзаж, например. А вот Тернер ей оставил кровавый закат и начало шторма. Смотри, мол, дорогая, и вспоминай меня! Харгривс снова рассмеялся, но Фэррант его оборвал. — Меня это не удивляет, — сказал он. Голос его звучал тихо, но неровно, и он сжимал кулаки, будто старался сдержать какие-то сильные эмоции. — Все, что вы говорите, меня ничуть не удивляет — кроме того, что он вообще ей что-то оставил.

— А почему? — спросил я. — Вы его знали?

— Достаточно хорошо, — пробормотал он. — Достаточно хорошо.

Я ничего не говорил, ожидая, пока он продолжит, но через несколько мгновений он покачал головой и сказал:

— Так или иначе, это не имеет значения.

— Верно, — отозвался я, а потом, уверенный, что уж теперь это безопасно, добавил: — Но я бы послушал.

Он снова покачал головой:

— Что толку в болтовне? Я расскажу вам, что знаю, вы еще кому-нибудь расскажете, да прибавите тут и там для красоты, и тот в свою очередь так же поступит — и вот уже ходит сотня разных историй, и ни в одну из них никто не верит. Я хочу, чтобы людям преподнесли правду, черным по белому, и скоро так и будет.

Лицо у него было такое серьезное, а голос такой настойчивый, что в эту минуту невозможно было поверить, что он мне солгал.

— Вы что же, — сказал я, — книгу пишете?

— Нет — ответил он мрачно, — но Тернером много кто интересуется.

У меня по коже пробежали мурашки, как при лихорадке. Он сказал «много кто» в качестве риторической фигуры или в буквальном смысле? Если он узнал обо мне (явно так и было, хотя я не знал откуда), то можно было предположить, что слыхал он и о Торнбери, а может, и разговаривал с ним. Но что, если есть третий или даже четвертый биограф, о котором я не знал?

— Правда? — сказал я как можно небрежнее, — И кто же?

Он неторопливо отпил из кружки и поставил ее, вытирая пену с губ.

— Вы уж простите меня, сэр, — сказал он со вздохом, не глядя мне в глаза, — но я вас едва знаю, а дело деликатное.

И я не мог не заметить — Боже, как же сложны и противоречивы человеческие эмоции! — что плечи его согнулись, будто от тяжелой ноши, но глаза блестели от сознания власти, которой он сейчас пользовался.

— Дело в том, — сказал Харгривс с улыбкой, не отводя глаз от Фэрранта, — что истории о Тернере теперь денег стоят. Один джентльмен за них звонкой монетой платит. Мистер Фэррант хочет сказать, что коли вы желаете знать, так доставайте кошелек…

— Нет! — взревел Фэррант так громко, что шум в комнате внезапно затих, и все повернулись к нам. — Это мне неважно. Я хочу, чтоб все факты были верны, это раз; и два — чтоб никто о них не знал, пока книга не будет опубликована. Это первое правило войны — не выдавать секретов врагу.

— Какому врагу? — спросил я.

Фэррант ответил не сразу, задумчиво глядя перед собой. После паузы он резко повернулся ко мне и сказал:

— У Тернера были влиятельные друзья.

— Верно… — начал я.

Но Фэррант уже собирался выходить, натягивал пальто и искал палку.

— Да ладно, — сказал я и тронул его за руку, — не уходите, давайте я вас угощу.

Он смахнул мою руку и резко мотнул головой:

— Спокойной ночи.

Я почувствовал, что истина ускользает у меня из рук, и с трудом удерживался оттого, чтобы не схватить его за потрепанный рукав и не заставить сесть обратно — но я знал, что ничего этим не добьюсь. Если он уже не рассердился на меня (а его, похоже, разозлил скорее Харгривс, чем я), то скоро рассердится, если я буду настойчиво его удерживать. Пока он бесконечно долго собирался, мне оставалось только глядеть в огонь и обмениваться смущенными ухмылками с Харгривсом. Наконец он застегнул последнюю пуговицу и, не сказав больше ни слова, величаво двинулся к двери.