Танец ангела

Лучше всех были диски проекта «Сомма», особенно альбом «Хукд Лайт Рейз», он влюбился в него, как только услышал вокал. Только голоса, ничего больше, черный григорианский хорал, или, возможно, так пели негры-рабы в трюмах пароходов по пути в Америку.

Все-таки он решил ограничиться в первый день самым необходимым. Если он купит все, то уже не сможет ничем заниматься, пока не послушает все, и будет поминутно переставлять диски в плейере. Так его могут ограбить, придется все время быть начеку.

Он купил «Сомму», дрожащими пальцами запихнул диск в проигрыватель, натянул наушники и, уже выходя из магазина, попал на вершину блаженства. Он шел по Атлантик-роуд к станции и большому рынку. Голоса взмывались и падали и разбивались с сумасшедшим звоном, словно одержимый бесновался в посудной лавке, но все-таки были связаны одной темой. Эта музыка была живой. Он так и представлял ее себе: живое существо, пробирающееся к нему по туннелю с инструментом перед собой и хором позади.

Он уже подошел к станции: справа виадук, зеленый с бордовым, впереди, на Брикстон-роуд, еще один магазин, «Рэд рекордс». «Успокойся уже, — сказал он сам себе. — Зайдешь сюда потом, не последний день».

Рядом стоял газетный киоск: черные покупатели и черные газеты. «Эбони», «Прайд», «Эссенс», «Блюз энд Соул».

Он заметил, что пахло чем-то незнакомым. Прохожие несли части тела невиданных животных, непонятные фрукты или овощи. Вдруг он ощутил, как зверски хочет есть — как никогда в жизни. Он видел одно приятное место, на Колдхарбор-лейн, кухня тетушки-какой-то-там. Он повернул обратно и свернул на Электрик-авеню. Это было лучшее название улицы, которое он когда-либо видел.

31

Утром Винтер прошел через полицейский гараж вверх по узкой лестнице к кабинетам сыщиков. По пути ему встретились двое в защитных жилетах и с автоматами в руках. Совершенно бесцветные стены создавали впечатление, что мир заканчивается, как только человек сюда вступает. Жужжал вентилятор, беспрерывно звонили телефоны.

В коридоре из двери в дверь сновали мужчины и женщины. На стене висел большой плакат, который лучше смотрелся бы в космической лаборатории, чем в полицейском управлении. Тысячи линий расходились лучами из точки в центре к большой окружности. Рисунок напоминал модель Солнечной системы, но Макдональд вчера объяснил, что к чему. Каждый луч это телефонный звонок жертвы в разные точки мира, схема осталась от предыдущего дела, связанного с наркотиками.

У комиссаров были отдельные кабинеты на этом этаже, а остальные работали в больших запах открытой планировки. У большинства было по два стола, сдвинутых вместе, — одного им не хватало.

Повсюду компьютеры, пишущие машинки, шкафы с архивами, телефоны и горы бумаг: протоколы опросов свидетелей, записи от руки и перепечатанные набело, пачки фотографий. Все это создавало впечатление несколько старомодной эффективности. Шведская полиция выглядела так лет пятнадцать назад, когда Винтер только начинал и компьютеров еще не было.

«Им важна атмосфера, — думал Винтер. — Здесь чувствуется свобода мысли, анархия, возможность влиять на решения — то, чего нам не хватает в Швеции. Мы слишком изолированы друг от друга в нашей крепости на Сконегатан».

Но Макдональд был тоже изолирован в своем кабинете. Десять квадратных метров, кучи бумаг, телефоны. Защитный жилет и шлем завалены барахлом в углу, их и не достанешь при срочной тревоге. Пистолет в потертой кобуре лежит на письменном столе. Скудное английское солнце просачивалось сквозь жалюзи и рисовало полоски на лице Макдональда.

— Хочешь чаю? — спросил он.

— С удовольствием.

Макдональд вышел в коридор, сказал что-то неразборчивое кому-то невидимому, вернулся в кабинет и жестом пригласил Винтера садиться. Гостевой стул шатался, хотя вчера он выдержал Винтера во время его короткого визита.

— Чай скоро будет.

— А мы в Гетеборге сами себе завариваем.

— В Англии по-прежнему классовое общество, слабые приносят чай сильным.

— Мы к этому постепенно возвращаемся, знаменитая шведская модель общества больше не работает.

— Честно говоря, ты не производишь впечатления борца за уничтожение классов.

Появилась девушка, одетая, как официантка, в белую блузку и узкую черную юбку. Макдональд отодвинул стопку бумаг, и она поставила на стол поднос с белыми чашками, белым чайником, сахарницей и пакетом молока, улыбнулась Винтеру и вышла.

— У вас там все сыщики выглядят как ты? — спросил Макдональд.

— Только во время командировки.

— А в Англии всегда ходят так, как мы сейчас. Наше здание очень удобно расположено. Как видишь, мы не афишируем свою работу. Здесь мы скрыты от глаз, предоставлены сами себе, и после работы в городе мы всегда спешим сюда. Здесь наши компьютеры, тут мы общаемся, болтаем, думаем.

— И говорите по телефону.

При этих словах зазвонил телефон на столе. Макдональд поговорил минуту, положил трубку и сказал:

— Родители Джеффа могут принять нас завтра.

— Это хорошо.

— Посмотрим.

— Ты можешь как-то в целом охарактеризовать этот район, где вы работаете, юго-восток, есть ли что-то общее в укладе жизни?

— Нет. Единственное — чем дальше от Лондона, тем приятнее. Меньше преступность, красивее дома, добрее люди. В Кройдоне есть неплохие районы, там в бизнес-центре крутятся большие деньги, но вокруг трущобы, где преступность очень высока. Выше на север — еще хуже. Брикстон, Пекхам… Много уголовщины, мало или совсем нет денег, много иммигрантов, у которых никогда не будет шанса выбраться.

— Понятно.

— Я столько лет отходил тут полицейским, что ясно вижу: те, у кого раньше было мало шансов, сейчас не имеют их вообще.

— Значит, растет преступность.

— Конечно. И отчужденность. Раньше те, у кого были деньги, не хвалились своим богатством, а теперь процветает открытая неприязнь: те, у кого есть, презирают тех, у кого нет. Я вижу это каждый день.

— Тут дело не только в деньгах или цвете кожи. Идет отчуждение тех, кто отклоняется от стандарта, во всех смыслах. Это новая тенденция в Швеции.

— У вас тоже? Не верю.

— Я тебе точно говорю.

— Упаси вас Бог прийти к тому же, что у нас.

— И это говорит циничный опытный коп?

— Я не знаю.

Макдональд отхлебнул чай.

— Наша работа делает из нас циников, — продолжил Винтер. — Человек вдруг понимает, что он совершенно один, что людям на все наплевать, что все постоянно врут — не только прижатый к стенке уголовник, но все вокруг.

— А тем, кто виноват на самом деле, как с гуся вода. Трудно удержаться от циничных мыслей…

— А сколько ужасов приходится видеть. Как без цинизма пережить картины насилия, последствий насилия?

— О, да.

— И все-таки ежедневный контакт с людьми помогает. Это единственное, что как-то держит.

— Контакты — наше всё. Когда убивают или кто-то пропал без вести, мы везде объявляем об этом, и нам звонят тысячи людей, желающих помочь, ты же слышишь.

Действительно, можно было различить постоянные звонки где-то в другой комнате.

— Несколько лет назад был у нас такой случай, — сказал Макдональд. — Мальчик, лет двенадцати, был зверски убит, над ним еще и издевались перед смертью. У нас у всех волосы стояли дыбом. Что же за исчадие ада ходит тут рядом с нами?

— Знакомое чувство.

— Нам позвонил один человек и сказал, что когда он был подростком, он разносил газеты в том районе, где был найден мальчик. И там жил некий тип, который к нему приставал. Про него ходило много слухов, но в полицию никто не заявлял. Звонивший сказал, что сейчас ему тридцать два года, но он до сих пор помнит свой ужас.

— Помнил ли он имя?

— Да, он назвал имя и адрес, мы его пробили, он был не так уж стар. Мы начали задавать ему вопросы и он тут же раскололся.

— Какой редкий случай, — сказал Винтер.

— Да, но это не просто везение, если смотреть на вещи шире. Если бы мы не были доступны, если бы люди не знали, что мы доступны, хотя и немного скрыты от глаз, этот парень не позвонил бы.