Корпус 38

Водка помогает ей забыть Данте, Боаров и Мюллера. Он поднимается, садится рядом с ней на край дивана, берет из ее рук стакан и отставляет. Она слегка отстраняется. Он хочет, чтобы она расслабилась. Укладывает ее спиной на диван. Садится за ее головой, кладет руки на ее лицо. Его пальцы мягко движутся по дуге, по спирали, по кругу — она следит за ними с закрытыми глазами. Она не представляла себе, что у него такие чуткие руки, руки, привыкшие к боксерским перчаткам, веслам и рукоятке пистолета. Она не подозревала в нем такой нежности. Она спрашивает себя, где он этому научился, этот драчливый обольститель. Ведь не на задержаниях же, не на допросах, не в ночных засадах. Она расслабляется под его пальцами, которые отваживаются переместиться на ее шею, на затылок и грудь. Она затаивает дыхание, все еще в шоке от вчерашнего нападения. Он останавливается. Потом пальцы перескакивают на позолоченные пуговицы — последнюю линию обороны.

— «Последний дом деревни станет так, как будто он — последний дом земли», — вдруг бормочет она.

И Стейнер подхватывает, не переставая ее раздевать:

— «Дорога потеряется вдали, ныряя то за горку, то в овраг. Дорога — только мостик через тьму, и страшно в полночь выйти одному: две дали подступили с двух сторон. И кто уходит все-таки — тому идти всю ночь, а может, умер он». [50]

Вначале неуверенная, теперь она его поощряет.

Потом она наклоняется к своему стакану и, обнаженная, пьет, прислонившись к дивану, поглядывая на Жозефа Стейнера уголком глаза.

Армия статуэток наблюдает за ней, равно внимательно разглядывает каменными, терракотовыми или стеклянными глазами. И эти божества вызывают у нее смех, в то время как она понимает, что ее ставит в затруднительное положение другой глаз — глаз камеры наблюдения, нацеленный на нее и Стейнера.

Все еще смеясь, она показывает ему камеру в стене и ведет туда, где находится монитор и вся электроника. Она нажимает клавишу, ждет несколько секунд и нажимает другую. Они появляются в своей наготе. Она жмет «сброс».

— Предусмотрительно, да?

— Вы бы хотели сохранить этот фильм? Если человек способен установить камеры слежения у себя дома, он способен на многое. Например, использовать против меня фильм, который я стерла. Комиссар Стейнер, вам бы хотелось сыграть главную роль в таком фильме?

Она снова от него ускользает. Он улыбается, глядя, как она смеется и голышом идет в гостиную, где снова натягивает платье.

— Послушайте, Франсуа Мюллер — вам что-нибудь говорит это имя?

Он находит свои брюки в изножье дивана и натягивает их.

— Смутно. А что?

— Это автор статьи обо мне и Данте, в связи с аквариумом.

— Да?

Он надевает рубашку. У него вид человека, который торопится.

— Вам нечего бояться. Мой муж в отпуске.

Он поднимает на нее глаза. Что-то в ее тоне его беспокоит. Она задела его за живое.

— Почему вы мне вдруг о нем говорите?

— Это был он внизу, когда вы расплачивались за такси. Кажется, не я одна считаю, что Данте невиновен, — продолжает она, довольная тем, что опередила его вопрос.

Он вздыхает:

— Стервятник в поисках информации. Не увлекайтесь такими личностями.

— Он мне сказал, что найден труп с кожей ужа на нем. Кажется, о змеях он хорошо информирован.

— Труп? Когда?

— В этот момент вы подошли, и он исчез.

— Тогда не обращайте внимания. Простая хитрость, чтобы заставить вас говорить.

— Боитесь получить новый удар?

На секунду он слабеет перед ее атакой.

— Вы суетитесь без толку! Представьте себе, у меня нет никакого доверия к Мюллеру и ему подобным. Но если это доставит вам удовольствие, я тоже обращусь к этому господину. Это вас устраивает?

Она хочет его поблагодарить. Но он уже ушел, хлопнув дверью.

Глава 23

Очнувшись, она ощущает во рту резиновый мяч, который давит на язык и нёбо. Она хочет выплюнуть его, но что-то вроде изоляционной ленты склеивает губы. Она осматривается. Она в фургоне, изнутри обитом фанерой и обтянутым сверху прозрачным пластиком. Должно быть, мужчина напичкал ее наркотой и перетащил из «гольфа» в свой фургон, пока она была в отключке.

Мотор не работает. Снаружи она слышит музыку и ярмарочный гомон. Ей хотелось бы держать себя в руках, но она в ужасе. Запястья и лодыжки стянуты изолентой. Она спрашивает себя, где может быть тот, кто на нее напал, — она едва разглядела его лицо в машине Пабло.

В углу фургона она замечает веревочную корзину. Она думает о том, что там может быть. И еще о том, чего захочет мужчина, когда вернется. Она не помнит, чтобы вблизи Марселя проходили какие-нибудь ярмарки. Должно быть, ярмарка только что приехала. Каро внезапно разражается рыданиями. Она видит родителей, которые машут ей на прощание перед домом, когда она уезжает на побережье, видит свою летнюю работу и ежедневный пляж. Ее отец сомневался, разрешить ли ей уехать. И вот теперь она связана, рот заткнут, она лежит в фургоне неизвестно где. Что подумают ее родители, если она не позвонит им завтра?

Она хочет подвинуться, постучать в стенку, дать знать о себе случайному прохожему, но понимает, что привязана — может лишь сидеть спиной к стене. В отчаянии она бьет по стене затылком. При каждом ударе в фургоне глухо грохочет, фургон подрагивает. Но она не может бить сильнее, не причиняя себе боли. Она продолжает стучать с регулярностью метронома, пока не замечает голову змеи, которая высунулась из корзины, разбуженная вибрацией. Каро каменеет. Ей кажется, рептилия смотрит на нее своими непроницаемыми глазами; потом голова опять исчезает в корзине. Каро рыдает, решив больше не двигаться.

Окно открыто. Дверь тоже. Сквозняк проветривает аскетическую комнату. В отсутствии докторов Ломан и Манжина гигант, чьи руки украшены кольцами, охраняет контору один. Увидев психиатра, внезапно возникшую на пороге, он радостно кричит, от чего пациенты за оградой вздрагивают:

— Доктор Ломан! Вы так плохо переносите отпуск? Однако выглядите вы замечательно.

— Бретань. Рекомендую, — усмехается она. — И напоминаю вам, что я в резерве. Не в отпуске.

— Не надо так мрачно. Все уладится. Что я могу для вас сделать?

— Я имела глупость подумать, будто вы без меня скучаете.

Доктор, похожий на байкера, громогласно хохочет.

— Мне не хватало вашего смеха.

— Мне тоже его не хватало. Редко выпадает возможность. Послушайте, ваш Данте — я не думал, что он еще и неудобен.

— Возбужден?

— Неудобен. Фотографы в засаде, просьбы о репортажах. Лечение для знаменитостей.

— Из-за него я и хотела вас видеть.

— Кроме шуток? И вам больше нечем меня удивить? — Он выпячивает заросший подбородок.

Если б она его не знала — отступила бы тут же.

— Выпьете чаю, доктор, прежде чем все расскажете? Я сгораю от нетерпения.

— Как он?

— Стабилен.

И он знал, каким будет следующий вопрос. И последующие.

— Значит, я могу его увидеть… — Она оставляет ему несколько секунд для колебаний, потом торопит: — Когда?

Он глядит весело:

— Хорошо, прямо сейчас, доктор Ломан. Пойдемте?

Она смотрит на него, не веря ушам, затем вслед за ним поднимается.

Справа ров, почти зарытый бульдозерами. Они идут быстро. Она бежит, чтобы не отставать. Она не ждала столь быстрой реакции. Они встречают двух санитаров, которые внимательно смотрят на Сюзанну. Она едва успевает надеть халат.

— Но, доктор. — Она берет его за руку и тормозит. — Я не готова.

Он не останавливается.

— Все эти недели вы думали только о нем. Вы никогда не были настолько готовы.

Она глубоко вздыхает, чтобы прогнать спазм в животе. Страх. Как в самом начале работы. Перед дверью в 38-й он кладет ей руку на плечо и говорит:

— Я думаю, вы предпочтете идти одна. Как всегда, я вам полностью доверяю. Но все-таки будьте осторожны, ладно?