Второй дубль

— Верка, давай, лезь! — уже забравшиеся на забор Саня и Витек готовы были ее подхватить.

Вера протянула им руки, но наверх залезть не успела. Бык ударил ее рогами. Дальше она не помнила, но пацаны рассказывали, как бык порол ее, подбрасывая и играя ею, словно тряпичной куклой.

Михаил, услышавший крики, первым поспешил на помощь. Подбежали еще несколько человек, кто‑то с плетями, кто‑то с вилами, и, матерясь, загнали быка за ограду.

Вера чудом выжила. Раны зажили через пару месяцев, оставив шрамы на плече и ноге, но вот дар речи она потеряла и некоторое время совсем не говорила. Какое же это было тягостное чувство: все слышать, все понимать, но быть не в состоянии произнести членораздельные слова! В старую больницу соседнего села ее отвезли один раз, доктор осмотрел ее, сказал, что бывает такое от сильного испуга, и посоветовал попробовать петь. Это, по его словам, могло помочь.

Несколько раз мать водила дочку к Копильше, местной знахарке. Та читала над Верой какие‑то заговоры и поила ее травяными отварами. То ли шептания знахарки действительно помогли, то ли молитвы матери, но речь стала потихоньку возвращаться к девочке.

После перенесенного шока осталось заикание, которое особенно проявлялось, когда Вера волновалась. Однажды учительница вызвала ее к доске читать стихотворение Лермонтова. Это было ее первое после выздоровления выступление перед классом. Она вышла и уже на первой строке стала заикаться. Девчонки стали шушукаться и переглядываться между собой. Вера сделала новую попытку. Кто‑то захихикал было, но быстро прекратил, заметив слегка приподнятый в воздухе кулак грозного одноклассника Саньки.

— Ну что, ты будешь рассказывать или нет? — спросила ее учительница.

— Ггггалина Ииввановна, ммне… — Вера с мольбой посмотрела на учительницу. Та, не глядя на Веру, записывала что‑то в классном журнале.

— Неудворительно, Дымова, — учительница наконец подняла голову.

Не выдержав унижения, выбежала она из класса со слезами на глазах, беззвучно поклявшись себе, что заикой не будет.

И часто после этого, тайком подглядывая в заборную щель, наблюдал соседский парень Сашка, как она, укрывшись ото всех в саду, декламировала вслух стихи или пела песни, с каждым разом все четче и увереннее произнося слова и предложения. Через несколько месяцев заикание исчезло полностью.

Вера сознавала, насколько хороша собой, знала себе цену. Сельские пацаны дрались из‑за нее, а взрослые мужики открыто восхищались ее дикой, необузданной красотой. Она флиртовала, позволяла мальчишкам по очереди нести ее портфель, но никому предпочтения не отдавала.

Ее мечта стать артисткой все крепла, и Вера строила грандиозные планы о том, как она поедет в Москву, как снимется в кино.

— Малаш, гарная у тебя внучка дюже, продай девку, — приставал к бабуле дед Бровко, приходивший посидеть на лавочке и покалякать.

— Да зачем деньги тратить? Бери ее так, бесплатно отдадим. Толку от нее все равно никакого. Артисткой, говорит, хочет быть.

— Артисткой, Верунь, значит, решила стать? — серьезным тоном, но с искрой в глазах подначивал дед Бровко.

Слова бабки ужасно задевали ее, и она обижалась:

— А вот и буду! Вот увидите! — кричала она.

И, окончив школу, поехала в Москву поступать в Щукинское. Ни мать, ни отец не могли с ней поехать, не могли бросить огромное хозяйство, а у брата только что появился ребенок. И Вере пришлось ехать одной. Было страшно. Мать дала ей денег на дорогу и на первое время, наказав деньги на пустяки не тратить и в Москве, если не поступит, не сидеть, а возвращаться в село. Вера, попрощавшись с родными, села в поезд с твердым настроем, что скоро Москва будет у ее ног.

…Она поступила. Поджилки тряслись, когда она вслух читала Есенина и пела старинную казачью песню, но она справилась блестяще. И начались самые интересные дни ее жизни. Училище стало для нее землей обетованной. Каждое утро, наскоро позавтракав, она со всех ног спешила на занятия, чтобы снова окунуться в атмосферу содружества людей, увлеченных, одержимых искусством, объединенных одним делом. Разбор ролей, импровизации, репетиции допоздна…

А потом была подготовка к походу. Первый курс ехал летом на Кавказ, чтобы познакомиться с древней культурой и покорить Кавказские горы. И нервное щекотание внутри от осознания того, что он поедет с ними…

На Кавказ с их курса ехало человек двадцать. Владимир Георгиевич был единственный из преподавателей, ехавший с ними. Заядлый спортсмен, опытный альпинист, он и был организатором этой поездки. Горы он знал как свои пять пальцев, благо там родился и вырос и на всех походных маршрутах побывал. Владимир Георгиевич преподавал на кафедре искусствоведения, и хотя разница в возрасте у него с его учениками была небольшой, студенты, а особенно студентки, смотрели на него как на умудренного опытом взрослого.

Девушки восхищались его красотой. Высокий, широкий в плечах, с тонкой талией и длинными крепкими ногами, он был похож на танцора лезгинки. Темные волосы волнами спадали на плечи. С едва заметной горбинкой, правильной длины нос, выдающаяся верхняя губа, очерченная, как лук купидона, и синие глаза под черными загибающимися ресницами. Но при своей яркой кавказской красоте он обладал на удивление спокойной и уравновешенной, совсем не кавказской натурой. Он, казалось бы, не замечал, какой эффект производит его внешность и его личность на людей. Не замечал украдкой посланных ему вслед влюбленных девчоночьих взглядов и восхищенных взглядов мальчишек. Люди, разговаривавшие с ним, всегда комфортно чувствовали себя в его обществе. Относившийся к людям без предвзятости, одинаково доброжелательный со всеми, Владимир Георгиевич сыскал любовь и уважение и студентов, и своих коллег.

Вера, привыкшая к вниманию противоположного пола и знавшая, как себя надо вести с ребятами, перед Владимиром Георгиевичем млела. Она влюбилась первой взрослой любовью, но никому об этом не рассказывала и с подругами не делилась.

Чутьем понимая, что для Владимира совсем не важна в человеке внешность, она хотела выделиться, став самой лучшей студенткой курса.

А вот сейчас ей предстояло вместе с ним ехать в горы. Для себя она решила, что и здесь она должна быть лучше.

Никто из группы раньше в горы не ходил, и маршрут им предстоял отнюдь не легкий. Поход планировался по Сванетии — самой высокогорной части Грузии на ее северо‑западе.

Путь предстоял неблизкий — из Москвы на поезде до Тбилиси, затем в Зугдиди, а оттуда автобусом в Местию. Из Местии должны были подниматься в горы. Путешествие рассчитывалось на три недели. Привал собирались делать либо в палатках, либо, если уж очень холодно будет в горах, останавливаться на постой в горных селениях.

Для всех поход был вроде какого‑то увлекательного приключения, и группа только об этом и говорила. И вот наконец настал долгожданный день отъезда.

В плацкартном вагоне было весело. Грузины, ехавшие в поезде, угощали их коньяком и красным вином. Пацаны взяли с собой гитару и по вечерам, собравшись вместе, тесно скучившись на нижних и верхних полках плацкартного купе, пели песни из популярных кинофильмов.

И Вера пела. Пела свою любимую песню, с которой выиграла приемный конкурс в училище. Ее бархатный голос мягко вел:

Не для тебя журчат ручьи,

Текут алмазными струями.

Там дева с черными бровями,

Она растет не для тебя.

Не для тебя цветут сады,

В долине роща расцветает.

Там соловей весну встречает,

Он будет петь не для тебя…

Ребята и девчонки слушали ее, подперев подбородки кулаками и тихонько подпевая, а она пела эту песню только для него, для него одного, о котором думала все это время, которого боялась и которого так желала.