Самая лучшая месть

«И обычно возвращаются, — подумал начальник тюрьмы, но высказывать эту мысль не стал. — Интересно, вернется ли… нет, лучше так: когда вернется Том Клун?»

— Большинство из тех, кто выходит отсюда, совершили преступления.

Начальник тюрьмы пожал плечами:

— Спроси их, и они тоже скажут, что ни в чем не виноваты. А можешь и не спрашивать — они все равно скажут то же самое.

— Но их слова вряд ли подтверждает тест ДНК, который прошло орудие убийства.

Начальник тюрьмы ответил не сразу.

— Думаю, что нет, Том. Думаю, что нет.

Взгляд заключенного задержался на циферблате «Таймекса» на руке собеседника.

— Но почему это происходит в пять часов утра? Почему не днем?

На лице начальника тюрьмы не дрогнул ни один мускул.

— Что? Ты разве не выспался? Черт возьми, как я не люблю, когда гости не выражают свои просьбы в четкой форме. А мы так стараемся угодить. — Он состроил сочувственную гримасу. — Надеюсь, если не принимать во внимание сегодняшний ранний подъем, мы ничем не испортили ваше удовольствие от пребывания здесь?

— Серьезный вопрос. Из тюрьмы я выхожу первый раз и не очень хорошо знаю, как это делается, но все-таки удивительно, что процедура включает визит самого начальника и любование восходом солнца.

— Ну, раз серьезным был вопрос, то таким же будет и ответ. Прошлой ночью, получив распоряжение судьи округа Парк, я уже знал, что за тобой приедут. Идея выпустить тебя на рассвете принадлежит мне. Почему я так решил? Потому что не хочу отбиваться от репортеров. Они-то думают, что все произойдет во второй половине дня. А шоу с АСГС ^[4]и Проектом «Невиновность» ты можешь устроить и в каком-нибудь другом месте, подальше от моей тюрьмы.

Брови у Тома прыгнули вверх — чего-чего, а откровенности от начальника тюрьмы он не ожидал.

— Я вообще не большой любитель шумных мероприятий, — спокойно продолжал тот. — Ты, наверное, и сам успел заметить за столько-то лет. Беспричинной суеты здесь не бывает.

Взгляд Тома Клуна обошел вестибюль по периметру и вернулся к исходной точке, то есть к начальнику тюрьмы. Время, когда мрачноватая ирония этого человека могла прийтись ему по вкусу, осталось в далеком прошлом. За тринадцать лет в одиночной бетонной камере смертника чувство юмора изрядно притупилось. В любом случае начальник тюрьмы был для него человеком чужим и не вполне понятным. Том заметил, что в течение всего их разговора во рту собеседника происходит какое-то странное движение, как будто между зубами у него застряло маковое зернышко, а зубочистки под рукой не оказалось.

Начальник тюрьмы посмотрел через стекло, после чего снова обратился к своему недавнему подопечному:

— Том? Ты, кстати, не против, что я тебя так называю? Нет? Послушай, если ждешь от меня извинения — а мне почему-то кажется, что так оно и есть, — то лучше не надо. Никакого извинения не будет. Суд приказал мне упрятать тебя за решетку, и я сделал это. Теперь суд приказал выпустить тебя, и я это делаю. Я давно взял себе за правило не извиняться за то, что приходится делать по службе.

— Откуда вы знаете, о чем я думаю?

— Откуда? Хм. Наверное, я думал бы о том же, если бы оказался на твоем месте. Хотя мне бы этого и не хотелось.

Он посмотрел на кроссовки Тома, и мужчины рассмеялись.

Звук собственного смеха показался Тому непривычным, как будто смеялся кто-то другой. «Мой первый смех на свободе», — подумал он.

— О чем еще, по-вашему, я могу думать?

— О многом. Тебе неспокойно, даже страшно. Если ты не дурак и если тебе еще не страшно, то это ненадолго. Что-то подсказывает мне, что ты не дурак. А значит, страх тебя не минует. Хочешь пари?

Том покачал головой.

— Страх мне не в новинку. Я провел здесь тринадцать лет и научился не подставлять спину.

— Речь идет не о таком страхе. Хотя и этот уйдет не сразу. Я говорю о страхе перед жизнью, которая прошла. Тринадцать лет — долгий срок. За это время много чего могло произойти. Тогда и там у тебя все было впереди. Ты был ловким парнем, без пяти минут врачом. Сейчас ты — пережиток. Ты освоился здесь, стал своим, привык. Привык к нам, к нашим порядкам. Маленький человек в маленьком мире. — Начальник тюрьмы показал на дверь: — Что там, за стеной? Что тебя ждет? Ты ни черта не знаешь. Те, кто живет там, узнав, где ты был, всегда будут относиться к тебе как к преступнику. Вот что страшно, и если ты это еще не почувствовал, то скоро почувствуешь.

Неприятные слова. Тому стало не по себе, но он все же упрямо покачал головой:

— Я выхожу отсюда не отбывшим срок преступником, а невиновным. И у меня все будет не так, как у других. По-другому.

— Может, да, а может, нет. Жаль, но что есть, то есть… О, кажется, за тобой! — Начальник тюрьмы указал на зеленый «бьюик»-седан, въезжавший на пустующую гостевую стоянку. — Ну что ж, удачи тебе, сынок. Она тебе еще ох как понадобится. — Он открыл дверь. — Бери сумку и двигай отсюда побыстрее, пока кое-кто не успел спохватиться.

Какое-то время Том еще колебался, с сомнением поглядывая на начальника тюрьмы, потом все же наклонился, поднял с пола холщовую сумку с личными вещами и направился к выходу. Как только он оказался за дверью и сделал первый шаг в свободный мир, заместитель начальника оттолкнулся от стены и подошел к своему шефу:

— Как насчет двадцати баксов?

— Я же сказал, что поднимаю до пятидесяти. Но решай сам, Хэнк. На твоем месте я бы не рисковал.

— Двадцатки достаточно, босс.

Бетонированная дорожка, которая начиналась от двери тюрьмы, проходила через ограждение и вела к стоянке, имела длину примерно в пятьдесят футов. Дойдя до середины, Том Клун швырнул сумку далеко вперед и рванул вслед за ней. Набрав скорость, он подпрыгнул и сделал кувырок, после чего отклонился назад, взмахнул руками и, оттолкнувшись ногами, совершил весьма пристойное сальто назад.

Приземление прошло почти идеально. Всего лишь один шажок в сторону.

Начальник тюрьмы протянул руку, а его заместитель беспрекословно положил на ладонь двадцатидолларовую бумажку.

— Откуда вы знали, что он именно это и сделает?

— После того как около месяца назад по тюрьме поползли слухи о его освобождении, Том каждую неделю занимался этим во дворе. Разучивал кувырки и сальто. Кувырки и сальто. Раз за разом. Снова и снова. Вот я и заподозрил, что парень готовит маленькое шоу.

Заместитель покачал головой:

— Черт! Думаешь, что ничего нового уже не увидишь, что видел все, на что способны эти парни, и вот…

Он умолк, а то, что осталось несказанным, унес в прерию утренний ветерок.

Все еще глядя вслед Тому Клуну, начальник тюрьмы проговорил:

— Ты даже не представляешь, как я рад, что здесь нет ни одного репортера. Пришлось бы смотреть всю эту гимнастику раз двадцать в новостях. И всех, включая губернатора, интересовало бы одно: как мы такое допустили и чем вообще здесь занимаемся.

— Так вот из-за чего весь переполох с подъемом в четыре часа утра! Чтобы газетчики не увидели, как он разыгрывает из себя Ольгу Корбут?

— Надю Команечи. Да, ты прав. Это единственная причина, и никакой другой нет.

Том Клун победно вскинул руки и уже открыл рот, собираясь издать триумфальный крик, когда его остановил женский голос:

— Том Клун? Мистер Клун?

Еще не обернувшись, он уже упивался восхитительной новизной мелодии голоса, не принадлежавшего тюремному надзирателю. Том неторопливо втянул воздух, надеясь, что незнакомка пользуется духами. Утренний ветер принес аромат, оправдавший самые смелые его ожидания.

Женщина, которую увидел Том, была очень мила. Ее силуэт четко выделялся на фоне гор, и он, плохо различая детали, все же заметил, что темные волосы убраны назад, а лицо почти не украшено макияжем. На ней были белые джинсы и застегнутая до горла кожаная куртка цвета кларета.

Том еще раз вдохнул ее аромат.

— Мистер Клун? — снова спросила женщина.

Он кивнул и протянул руку. Она не подала свою. Ее правая рука осталась в кармане, а левая лежала на ремне висевшей на плече сумки.