Черный лед

– А я ведь поверил тебе, когда ты сказала, что мы напоролись на станцию рейнджеров случайно. Ты меня обыграла!

Я изобразила выражение ироничного превосходства:

– Как младенца.

– Эта карта, вероятно, спасет нам жизнь. Можно, я ее возьму? – спросил Джуд. – Для сохранности?

Я прикусила губу, не в силах скрыть тревогу и надеясь, что не совершила ошибки, показав ему карту.

– Я не убегу с нею, – мягко сказал Джуд. – Просто хочу как следует ее изучить – может, найти какие-то более легкие маршруты к Айдлвайлду.

– Ну, может, на время, – ответила я, поколебавшись. – Мне тоже хочется ее поизучать, – поспешила добавить я, надеясь, что он не подумает, будто его в чем-то подозревают. Потому что я ничего такого не думала. По крайней мере, мне так казалось. Просто карта была моей страховкой, моим телохранителем и физическим символом Келвина, а ему я могла доверять безраздельно.

– Заметано! – Джуд засунул карту в куртку со странным, горячим свечением в глазах.

Глава 23

Поели мы только к вечеру. Охота с самодельными приспособлениями была сплошным раздражающим мучением. Я стала другими глазами смотреть на пионеров и фермеров, когда-то поселившихся в Вайоминге и Айдахо. Сколько часов каждый день уходило у них на удовлетворение самых элементарных потребностей! Если когда-нибудь все-таки доберусь до дома, больше никогда не буду считать современные удобства чем-то само собой разумеющимся.

Мы с Джудом поймали пятерых кроликов, ободрали и зажарили над огнем. Я всегда была очень привередлива в еде, и в обычной ситуации меня бы затошнило при мысли, что придется съесть животное, которое я видела живым менее часа назад, но сейчас голод победил, и я с жадностью набросилась на мясо, наевшись так, что заболел живот.

В лесу темнело рано, и мы с Джудом решили отложить поход в Айдлвайлд до утра, чтобы не блуждать во мраке. Мы не знали, сколько еще проработают наши фонарики, и не стали рисковать, боясь оказаться в незнакомом лесу в полной темноте.

Джуд набрал лапника и подстелил его под коврики и спальники, сделав неплохую постель. Одну на двоих.

Прагматичная часть меня знала, что спать вместе было разумно: так мы бы сберегали тепло, но по мере того, как сгущались сумерки, я все больше задумывалась, испытывал ли Джуд такое же волнение. Обнаружив, что он нет-нет, да кидает на меня взгляды из-под длинных густых ресниц, я пыталась угадать, о чем он думает, но с лица парня не слезала маска приятной доброжелательности.

– Где ты научился охотиться? – спросила я, потягиваясь. Голубоватая луна, похожая на привидение, подглядывала в дырки между корнями над головой. Если сидеть в перчатках, укутавшись в куртку, ночное небо уже не выглядело таким ледяным и негостеприимным.

Джуд почесал нос, загадочно улыбаясь:

– У тебя еще осталась та бутылочка самогона, что я тебе дал?

Самогон. Ну конечно: он давал мне алкоголь. Я никогда не пила раньше, поэтому не сообразила, что это. Но могла бы догадаться по обжигающему ощущению. Папа завел в нашем доме два правила. Первое и главное: никакого секса. И второе: никакой выпивки. Эти правила, беспощадно управлявшие моими планами на выходные в течение всех старших классов, здесь, в диком лесу без людей и без законов, казались никчемными.

Я протянула Джуду бутылку и смотрела, как он делает большой глоток.

Закрыв глаза, давая спирту время растечься, парень, помолчав минуту, сказал:

– Перед последним классом школы я ездил в летний исправительный лагерь.

Признание оказалось настолько неожиданным, что я засмеялась, откинув голову:

– Так ты был хулиганом, угрозой порядочному обществу уже тогда! – поддразнила его я. – Парня Корби, Медведя, тоже отправляли в такие лагеря.

– Медведь? Это его имя?

Я с хихиканьем покачала головой:

– Прозвище. Вообще-то его зовут Каутай. Он переехал в Айдахо с островов Тонга, когда мы только-только перешли в старшие классы. Не говорил ни слова по-английски, но был таким крупным, сурового вида парнем, что никто не осмеливался его задирать. А потом попал в футбольную команду и вывел ее на Национальный чемпионат среди юниоров в Лас-Вегасе. Так он и получил свою кличку: он не только выглядел по-медвежьи, но и был зверем на поле. Потом он устроил на дороге мелкую аварию, и родители отослали беднягу в летний лагерь. Его мать, очень строгих правил, поверила, будто он пил, и решила, что несколько недель в исправительном лагере его «подсушат». А у тебя какая история? Что ты такого натворил, чтобы тебя отослали в лагерь для плохих парней?

Джуд улыбнулся:

– Все было не так. Я ходил в школу в престижном районе Сан-Франциско вместе с отпрысками конгрессменов, известных адвокатов и дипломатов. Для большинства из них летние каникулы означали вечеринки на Ибице или Сен-Бартелеми. На последние летние каникулы мама хотела взять нас с сестрой в Европу. Я рос, считая переезды из одной пятизвездочной гостиницы в другую обычным делом. Но к семнадцати годам взбунтовался. Сказал маме, что не поеду – уже записался в летний лагерь. Думаю, мне хотелось доказать себе, что, хотя я не мог перестать быть богатым, деньги не превратили меня в испорченного, ленивого самодовольного балбеса. Лагерь был моей личной священной войной за независимость от семейного образа жизни.

Я взяла у Джуда бутылку, отхлебнула и закашлялась. Я знала, что на самом деле самогон нисколько не греет, но он замечательно помогал забыть о холоде. А заодно расслабиться. Я даже уже не была уверена, что так прямо хочу, чтобы Келвин меня спасал. Мне нравилось проводить время с Джудом, узнавать его все лучше. Он был загадкой, которую ужасно хотелось разгадать. По крайней мере, так я говорила себе, отмахиваясь от беспокойного голоса на задворках сознания, бормотавшего что-то про стокгольмский синдром. Или это и было тем самым ложным влечением, порожденным нуждой и борьбой за выживание?

– И что же сказала мама? – спросила я.

Джуд ухмыльнулся, забирая бутылку из моей протянутой руки.

– Видела бы ты ее лицо, когда я объявил, что собираюсь не в какой-то школьный лагерь старого образца, а в «Импульс».

– Что такое «Импульс»?

– Это было что-то типа тоталитарной секты для трудных подростков. Телесные наказания, оскорбления, «промывка мозгов» и другие методы «коррекции поведения». Теперь его закрыли, после иска прошлых участников по поводу жестокого обращения с детьми. Кончилось дело, если не ошибаюсь, выплатой около двадцати миллионов отступного. В семнадцать лет все это казалось мне отличным «культурным бумерангом». – Джуд ностальгически рассмеялся. – Предки были в ярости. Сначала отец просто запрещал мне туда ехать. Грозился отобрать «Лендровер» и не дать денег на колледж. Родители беспокоились, что я там не выживу. И не совсем напрасно, учитывая, что двое ребят из моей группы умерли.

Я прижала руки ко рту:

– Умерли?

– Один от холода, другой от голода. Мы должны были сами сделать себе укрытие и сами добывать себе пропитание. И никакой «страховочной сетки»: если не смог добыть кролика или укрыться от дождя – твои проблемы.

– Ужас какой! Не могу поверить, что все это было разрешено законом.

– Мы подписывали очень подробное соглашение о конфиденциальности.

– Что-то мне не верится, что богатенький маленький балбес со всем этим справился.

– Ты хуже моих предков, – улыбнулся Джуд, игриво ероша мне волосы. Во мне все похолодело. Я поклялась отвергать любое влечение к Джуду, но когда он коснулся меня, стена, которую я так старательно строила между нами, внезапно лишилась фундамента. Если Джуд и заметил, как я напряглась, то не подал виду, продолжая:

– Пару раз я был на волосок от гибели, но после первой тяжелой недели начал схватывать все на лету. Следовал за лучшими охотниками в группе, смотрел, как они расставляли свои капканы. К концу лета меня уже трудно было чем-то испугать: я научился охотиться, соединять переломы, отличать съедобные растения и насекомых и разводить костер в любых условиях. Умел справляться с переохлаждением, инфекциями и любителями поживиться за чужой счет. Это было самым трудным: приходилось отбиваться от товарищей по несчастью, чтобы не отобрали добытое или построенное. Несколько дней с пустым желудком уже меня не пугали. Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что это было впечатляющее превращение – и всего за три месяца.