Признание

Они остановились в Нормане и купили еще кофе и воды. Пока Кит заправлялся, Бойетт успел выкурить две сигареты, торопливо затягиваясь так, будто делал это последний раз в жизни. Через пятнадцать минут они снова выехали на 35-ю автостраду и помчались по равнинам Оклахомы.

Как служитель церкви, Кит чувствовал, что обязан поговорить о вере, и начал издалека:

— Ты рассказывал о своем детстве, Тревис, и мы больше не будем к этому возвращаться. Но мне любопытно, ходил ли ты ребенком в церковь и общался ли со священником?

Тик снова вернулся. И, конечно, Бойетт опять выдержал паузу.

— Нет, — ответил он и снова замолчал. Кит решил, что больше ничего не услышит. Однако он ошибся. — Моя мать никогда не ходила в церковь. И не общалась с родными. Думаю, они ее стыдились и старались избегать. Даррелл не имел с церковью ничего общего, а дядя Чет был религиозен, но я уверен, он сейчас в аду.

Кит решил развить тему:

— Так ты веришь в ад?

— Наверное. Я верю, что после смерти мы все куда-нибудь попадаем, но не думаю, что мы с вами окажемся в одном и том же месте. А вы, пастор? Я хочу сказать, что провел большую часть жизни в тюрьме, а там много таких, кого и людьми назвать нельзя. Они уже родились такими — порочными и безжалостными сумасшедшими, которых нельзя исправить. После смерти они должны отправиться в плохое место.

Пастор был поражен: испытавший муки совести убийца и серийный насильник осуждает жестоких людей!

— А у вас в доме была Библия? — спросил Кит, стараясь увести разговор в сторону от ужасных преступлений.

— Никогда не видел. Да и других книг тоже. Я вырос на порнографии, пастор, которой снабжал дядя Чет и которая хранилась под кроватью Даррелла. Больше в детстве я ничего не читал.

— А ты веришь в Бога?

— Послушайте, пастор, я мало что знаю о Боге, Иисусе, спасении и всем прочем. В тюрьме об этом часто говорят. За решеткой многие начинают читать Библию. Наверняка есть такие, кто воспринимает ее всерьез, тем более что это учитывается при решении об условно-досрочном освобождении. Но я к таким не отношусь.

— А ты готов к смерти, Тревис?

Пауза.

— Послушайте, пастор, мне сорок четыре года, и вся моя жизнь была катастрофой. Я устал жить в тюрьме. Я устал жить с чувством вины за то, что сделал. Устал слышать жалобные голоса тех, кому я причинил боль. Устал от всякого дерьма, пастор, прошу извинить за выражение. Я устал быть отребьем, живущим на задворках общества. Меня от всего этого тошнит! Я даже рад, что у меня опухоль, понимаете? В это трудно поверить, но когда она не раскалывает череп, я радуюсь, что она есть. Потому что это — конец! Мои дни сочтены, но я не переживаю. Больше я никого не обижу. Никто не станет по мне скучать, пастор. Не будь у меня опухоли, я бы запил горсть таблеток бутылкой водки и больше не просыпался. Может, я так и поступлю.

На этом проникновенная беседа о вере завершилась. Минут через десять Кит поинтересовался:

— О чем ты хочешь поговорить, Тревис?

— Ни о чем. Мне хочется просто сидеть, смотреть на дорогу и ни о чем не думать.

— Я не против. Ты голоден?

— Нет, спасибо.

Робби выехал из дома в пять утра и направился на работу кружным путем. Он опустил окно и ощутил запах дыма. Пожар уже давно потушили, но запах обуглившегося дерева висел над городом плотным облаком. Ветра не было. В центре города полицейские с озабоченным видом перекрывали улицы и заворачивали машины в объезд от Первой баптистской церкви. Робби удалось увидеть еще дымящиеся развалины и сверкающие огни мигалок пожарных машин и автомобилей техпомощи. Он проехал боковыми улочками, припарковался у старого здания вокзала — в воздухе по-прежнему висел сильный запах гари. Когда горожане проснутся и почувствуют подозрительный запах, то сразу заподозрят неладное и зададутся вопросом: что дальше?

Подтягивались сотрудники, так и не сомкнувшие глаз и с тревогой ожидавшие дальнейшего развития событий. Все собрались в конференц-зале вокруг длинного стола с остатками вчерашней трапезы. Карлос убирал пустые бутылки и коробки из-под пиццы, а Сэмми варила кофе и разогревала рогалики. Робби, стараясь внушить коллегам оптимизм, дал им послушать разговор с Фредом Прайором о сделанной тайком записи в стриптиз-клубе. Сам Прайор пока не приехал.

Зазвонил телефон, но никто не хотел брать трубку. Секретарша еще не пришла.

— Может, отключить его к черту? — рявкнул Робби, и телефон замолчал.

Аарон Рей обходил все помещения, заглядывая в окна. Телевизор работал без звука.

В конференц-зал вошла Бонни и сказала, обращаясь к шефу:

— Робби, я проверила телефонные звонки за последние шесть часов. Ничего особенного. Пара угроз расправы и пара идиотов, довольных, что наступил великий день.

— От губернатора не звонили? — спросил Робби.

— Пока нет.

— Почему-то я не удивлен! Вряд ли он спал так же плохо, как мы все.

Киту все-таки выписали штраф за превышение скорости, поэтому он точно знал, что делал без десяти шесть утра в четверг 8 ноября 2007 года. Правда, место зафиксировать не удалось, поскольку никаких поселений поблизости не было. Только пустая и длинная автострада, уходившая на север.

Полицейский прятался в кустах на обочине. Заметив его, Кит бросил взгляд на спидометр и сразу понял, что попался. Он резко сбросил газ и подождал несколько секунд. Увидев приближавшиеся огни мигалки, Бойетт воскликнул:

— Вот, черт!

— Следи за языком! — резко отреагировал Кит, тормозя и заруливая на обочину.

— Это сейчас не самое важное! Что вы ему скажете?

— Признаю свою вину.

— А если он спросит, что мы делаем?

— Мы едем по шоссе, может, слишком разогнались, но у нас все в порядке.

— А я сообщу ему, что нарушил условия досрочного освобождения и что вы помогаете мне сбежать.

— Хватит, Тревис!

Проблема заключалась в том, что Тревис действительно выглядел как сбежавший преступник. Кит остановил машину, вытащил ключ зажигания, поправил пасторский воротничок, чтобы его было хорошо видно, и распорядился:

— Не произноси ни слова, Тревис. Разговаривать буду я.

В ожидании настырного полицейского пастор подумал, что совершил не одно, а целых два правонарушения, и что по какой-то непонятной причине выбрал себе для этого в подельники серийного насильника и убийцу. Взглянув на Тревиса, он попросил:

— Ты не мог бы прикрыть свою татуировку?

Такое затейливое изображение мог оценить и носить с гордостью только человек с психическими отклонениями.

— А вдруг ему нравятся татуировки? — поинтересовался Тревис, даже не пытаясь поправить воротник.

Направив в их сторону луч длинного фонаря, полицейский медленно приближался. Убедившись, что в машине ведут себя спокойно, он неприветливо буркнул:

— Доброе утро.

— Здравствуйте, — ответил Кит, поднимая глаза и протягивая свои права, регистрацию и страховку.

— Вы священник? — Вопрос прозвучал как обвинение. Кит сомневался, что в Южной Оклахоме было много католиков.

— Я — лютеранский священник, — кивнул он с доброй улыбкой. Само олицетворение мира и согласия.

— Лютеранский? — переспросил полицейский, будто это было даже хуже, чем католический.

— Да, сэр.

Полицейский посветил на права.

— Что ж, преподобный Шредер, вы ехали со скоростью восемьдесят пять миль в час.

— Да, сэр. Мне очень жаль.

— Разрешенная скорость на этом участке — семьдесят пять миль. Куда-то очень торопимся?

— Нет. Просто не заметил, как разогнался.

— Куда вы направляетесь?

Киту очень хотелось ответить ему в том же тоне и указать, что это не его дело, но он, быстро взяв себя в руки, сказал:

— В Даллас.

— У меня в Далласе сын, — заявил полицейский, будто это имело какое-то отношение к происходящему. Он вернулся к своей машине и, сев в нее, начал оформлять штраф. Синие огни мигалки разгоняли темноту.