Обскура

«Но с чего начать?» — подумал он, сделав глоток терпкого, обжигающего напитка. С Экс-ан-Прованса? С Полины Мопен, найденной на берегу Сены? С дома в Отей? Или, прежде чем вдаваться в детали, лучше сразу заговорить о странном убийце, создающем многочисленные копии «Завтрака на траве» Мане из тел своих жертв? Во всяком случае, на данный момент в мозгу Жана сложилось некое уравнение, проясняющее суть общей картины, и теперь он представлял себе ситуацию гораздо четче — может быть, на него благотворно подействовало присутствие психиатра?

Мане и убийца… Две стороны одной медали: с одной стороны — светлый гений, с другой — его темное отражение, черное солнце… Мане, невидимый (поскольку уже умерший), но в то же время вездесущий, за которым, по крайней мере пока, не виден убийца. В изначально обреченной на провал безумной попытке догнать гения и сравняться с ним он мчится вперед, и вехами на его пути становятся невинные жертвы, используемые как неодушевленные куклы при создании его «шедевров»…

Но для чего это все?.. Или убийца, убедившись в том, что неспособен сравняться с Мане, решил поиздеваться над гением? И заодно удовлетворить свою манию? Для чего и использовал тела жертв, создавая свои темные творения?.. Ибо мания убийства, безусловно, была налицо; хотя познания Жана в психиатрии были невелики, они все же позволяли с уверенностью сделать такой вывод.

Допив с Жераром кальвадос, Жан начал свой рассказ. Ближе к концу он вдруг понял, что единственной деталью, о которой он умолчал, совершенно непроизвольно маскируя ее или обходя всякий раз, когда она вот-вот готова была всплыть, была Обскура и все связанное с ней: и ее первый визит к нему в кабинет, и «живая картина», которую она изображала перед завсегдатаем публичного дома, и «Фоли-Бержер». А ведь это была очень важная деталь, едва ли не самая главная, благодаря которой он осознал некую связь между всей этой историей с мертвыми натурщицами, убийцей и собою самим. Деталь, которая к тому же объясняла его собственную увлеченность этим делом. Обскура, всегда появляющаяся внезапно. Обскура, которую он видел всего два раза в жизни, но чувствовал, что околдован ею… Возможно ли, что, заранее сознавая силу своего воздействия, превратившего его буквально в одержимого, она умышленно пыталась его к себе привязать? То, что она внезапно оттолкнула его после столь же внезапного сближения и откровенных рассказов о себе, лишь подтверждало эту гипотезу. Но почему она больше не дает о себе знать? Или ей вздумалось соблазнить его лишь для удовлетворения собственного тщеславия, а потом исчезнуть?

Не вставая с места, Жерар снял с этажерки толстый том в кожаном переплете и начал листать его под любопытным взглядом Жана.

— «Психические расстройства» Эскироля. Итог сорокалетних наблюдений за пациентами в Сальпетриере, — сказал Жерар, явно пытаясь найти какую-то определенную цитату. — Эскироль первым дал определение мономании. К тому же он пишет… ага, вот, нашел: «Мономания чаще всего напрямую связана со степенью развития мыслительных способностей. Чем больше развит интеллект, чем активнее работает мозг, тем в большей степени человек подвержен мономании. Это ни в коей мере не препятствует его успехам в науках или новым изобретениям в области искусств (слова об искусстве Жерар произнес с особенным нажимом) и даже важным открытиям, если речь идет о тех сферах, где мономания не проявляется и не грозит проявиться».

— Но в тех репродукциях, о которых я говорил, она как раз цветет пышным цветом, — заметил Жан.

— Это искусственные страсти, которые зарождаются главным образом в высших слоях общества, а не в нашем скромном мирке… Ну, что ты на это скажешь? — спросил Жерар, захлопывая книгу, перед тем как отправить ее на прежнее место.

Живопись Мане, поистине революционная, в точности подходила под определение «новые изобретения в области искусств». Вместе с тем было вполне вероятно, что человек, стоящий за всеми этими преступлениями, принадлежит к высшему обществу… Внутренняя напряженность отразилась на лице Жана — оно застыло и посуровело, на губах появилась улыбка, в которой не было ничего радостного.

— Я, кажется, говорил тебе о невероятно развитом умении маскироваться, что свойственно многим больным, — продолжал Жерар. — Это в первую очередь относится к мономаньякам-убийцам, которые в большинстве случаев не обнаруживают никаких отклонений в области интеллекта, даже наоборот — их очень сложно идентифицировать как душевнобольных.

— То есть они выглядят как совершенно нормальные люди?

— Да, и вдобавок к этому, несмотря на слепой инстинкт, побуждающий их убивать, они способны предпринимать всевозможные меры предосторожности, чтобы не быть обнаруженными. Мне кажется, что в отношении нашего убийцы все признаки совпадают.

— Да, в самом деле, — кивнув, сказал Жан, не ожидавший, что эта история вызовет такой живой интерес у его друга. Из-за профессиональных пояснений Жерара он чувствовал себя в зависимом положении, что вызывало ощущение дискомфорта.

— Ну что ж, ты, можно сказать, постучался в нужную дверь. Пойдем к Бланшу и расскажем ему обо всем. Я уверен, это его заинтересует.

Жерар встал. В его предложении не было ничего странного, однако Жан с удивлением понял, что колеблется. Хотя, действительно, кто мог бы в данной ситуации помочь им лучше Бланша? Так откуда вдруг это внезапное замешательство? Раздраженный собственной нерешительностью, он поднялся и первым вышел из комнаты. Спускаясь с Жераром по лестнице, Жан обратил внимание, что под ногами его друга не скрипнула ни одна ступенька. Несмотря на свои габариты, Жерар двигался легко и изящно, словно танцор.

Они молча пересекли парк, ориентируясь по освещенным окнам на первом этаже особняка. Сколько раз во время учебы они точно так же шли по ночным парижским улицам, возвращаясь с дежурства в больнице, или из бистро, или с домашней вечеринки у кого-то из однокурсников, где полночи строили планы на будущее?..

Это будущее наступило, и вот теперь честолюбивый психиатр живет в бывшей каморке кучера, на которую сменил каюту рыболовного судна, а терапевт, наивно мечтавший побеждать смертельные болезни, с утра до вечера принимает больных, которым в большинстве случаев почти ничем не может помочь…

Они поднялись по ступенькам наружной лестницы и оказались на террасе. Сквозь окна-двери Жан увидел небольшую группу людей, собравшихся в гостиной, среди которых он узнал женщину с пчелами и охотника на крыс. Однако женщина, считавшая себя лошадью, в этом бестиарии отсутствовала — должно быть, лежала в закрытой ванне. Если только не убегала от санитаров — может быть, именно ее, облаченную в длинную рубашку, он недавно видел в парке. Что касается остальных, с первого взгляда нельзя было заметить в их поведении ничего странного. У них был вид светских людей, которых лишь что-то очень серьезное может заставить выйти за привычные рамки, в которых проходит их жизнь. Скорее уж это он и Жерар сейчас выглядели подозрительно: чужаки, собирающиеся вторгнуться в мир, который им не принадлежит.

Жан продолжал смотреть на этих мужчин и женщин, благородных на вид, элегантно одетых, держащихся очень прямо. Они пили разные напитки, играли в шахматы или в триктрак; потом одна из них села за рояль. Но Жан не мог не думать о том, что женщина с крепко сжатыми губами воображает, будто во рту у нее пчелиный рой, а мужчина, изредка бросающий вокруг себя настороженные взгляды, замечает снующих повсюду крыс, видимых только ему одному.

— Что-то я не вижу Бланша, — проговорил Жерар. — Должно быть, он у себя в кабинете. Пошли.

Он толкнул дверь, и они оба вошли в вестибюль, а оттуда сразу направились в кабинет главы клиники.

— А кстати, — сказал Жерар, уже собираясь постучать в дверь, — ты говорил, что у всех жертв был один и тот же тип внешности, но не сказал какой именно.

— Примерно такой, как у Сибиллы.

Это был ответ, первым пришедший на ум Жану.

Приглашение войти, донесшееся из-за двери кабинета, помешало Жерару немедленно отреагировать на эту новость — но взгляд его был достаточно красноречив.