Бандитский век короток

— Даже не знаю, что тебе сказать, — повторил Крот. События последних дней сумбурным, кровавым кошмаром всплыли в его памяти. — Понимаешь, Толя, всё произошло так быстро… Нас было много, у нас была сила, оружие, деньги, власть… под нами был весь город. И против всего этого всего-то один сраный, оборванный ублюдок… А потом раз-два — и всё… нет ничего. И всему конец. Я просто… просто не успел понять, насколько он опасен. Я боюсь его, Толя, и не знаю, что мне делать. — Крот умоляюще посмотрел на «артиста». — Помоги мне, а? А я в долгу не останусь. Моя организация…

— Нет твоей организации…  Нету! — Старик отпил из бокала и промокнул губы белоснежной салфеткой. На безымянном пальце сверкнул крупный бриллиант. — Остался только ты и горстка «быков», но и это явление очень временное.

— А ты, Толя, не торопись с ответом, — заюлил Крот. — Я еще поднимусь, ты не думай, мне бы только…

— Я говорю: «Нет», — отрезал Леший.

— Ну что ж, не хочешь ты, попрошу других воров, — с показным безразличием ответил Федор Петрович.

— Тебе никто не поможет. Так решил воровской сход.

— Но почему? — холодея, спросил Крот.

— Почему? — эхом откликнулся старик, рассматривая этикетку на пыльной бутылке. Довольно крякнул и осторожно плеснул из неё в бокал. На самое донышко. — Я не обязан отвечать тебе, Крот, но я отвечу. Я старый вор. По воровским понятиям, «ссученным» помогать западло. А ты, Крот, ссучился, с ментами якшаешься, хоть и авторитет. Денег у тебя теперь нет, людей нет, и авторитет из тебя теперь, как из говна пуля. К тому же последние годы ты грёб деньги лопатой, а на общак бросал копейки. Так что извини… — Старый вор встал из-за стола, одернул безукоризненно сидящий на нем пиджак, собираясь уходить. Потом передумал, глядя на сникшего Крота, обошел стол и нагнулся к его уху. — Скажу ещё, по старой дружбе… У этого твоего сраного ублюдка такие друзья, что мне до них не дотянуться… Тем, кто надо мной, и то не дотянуться. Так что уезжай, Федор. Ты проиграл эту войну. Собирай то, что осталось, и беги, пока жив. Мой тебе совет.

Леший давно уже ушёл, а Федор Петрович всё сидел в полупустом ресторанчике, задумчиво смотрел в слякотные сумерки за окном. Пил водку стакан за стаканом. Его душила черная, беспросветная злоба.

— Уехать, говоришь, старый пидор?! — пробормотал он. — Что ж, я уеду. Вот только поквитаюсь кое с кем! — И с ожесточением раздавил в пепельнице сигарету.

— А помнишь, как… — говорил он.

— А ты помнишь? — смеялась она. Они говорили и не могли наговориться. Смотрели друг на друга, смотрели… Гром был ещё очень слаб. Той ночью, когда смертный озноб выстудил кровь в его жилах, Лиза отогрела его, прижимаясь к нему всем телом, отобрала его у черного человека с красными глазами. Кризис миновал, и Алексей медленно, но верно выздоравливал. Сквозное ранение на плече потихоньку затягивалось. Придя в себя после недели горячечного бреда, Гром первым делом спросил девушку о сумке, осмотрел её и понял, что это подарок Магомедова. При мысли о том, что он убил своих друзей, Грому стало плохо. Он снова впал в забытье, бредил, а когда очнулся, Лиза сидела рядом, держа на коленях сумку, и плакала.

— Это ты, да? В городе только и говорят… Ты убил всех этих людей? — спросила она.

— Ещё не всех, — через силу улыбнулся Гром. Он заговорил торопясь, спеша рассказать ей… объяснить. А она заворожено слушала его страшный рассказ, широко открыв полные слез глаза.

— Бедный мой… бедный, — потрясенно прошептала она, когда Гром замолчал. И поцеловала его в губы долгим поцелуем. И не отстранилась, когда Алексей притянул её к себе. И тихо вскрикнула, куснув его за плечо, когда он…

Гром выздоравливал. Странно и непривычно было ему постоянно ощущать заботу и внимание Лизы. И ее любовь.

Все прошедшие годы Алексей помнил о ней и, наверное, любил только ее, ту гордую, бесконечно далекую девчонку из своей школьной юности.

Огонь многих войн опалил Грома и почти стёр память о Лизе, оставив томительную пустоту в его сердце. Со временем тоска по девушке сменилась тихой печалью.

И теперь, глядя в ее глаза, вдыхая запах ее волос, пахнущих весенним дождем, Гром никак не мог поверить в реальность происходящего. Все это казалось ему чудным сном, который может окончиться в любой момент.

А она никуда не исчезала. Положив голову Алексею на грудь, рассказывала ему о том, как заболел и умер ее отец, едва она закончила медицинское училище, как она осталась одна и от отчаяния вышла замуж за молодого врача-алкоголика из той же больницы, в которой работала медсестрой. Как он её бил и она ушла от него, промаявшись три года.

— Я знала, что ты когда-нибудь придешь, — просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сказала Лиза и робко поцеловала Грома. — Я всегда ждала тебя.

И он тоже поцеловал её горячо и самозабвенно. И почувствовал, как поселился внутри него страх. Страх смерти. И это было очень плохо. Просто хуже некуда.

Гром привык к смерти, сжился с ней. Смерть была составляющей его профессии. Смерть была частью его жизни. Эта капризная пожилая дама с косой до сих пор обходила своим вниманием Грома, которому нечего было терять. Он и так был жив только наполовину, потому что кровоточащая душа его была мертва, а тело, движимое жаждой мести, исправно служило смерти, принося ей обильный урожай.

Но теперь всё изменилось. Теперь у него было ради чего жить. Но пожилая леди с косой не прощала измены. Никогда. Это Гром знал точно.

И, прочитав в газете сообщение о смерти Тихомирова, принялся собираться.

— Давай уедём? — в голосе её не было надежды. Она следила за сборами Грома глазами, из которых ушел медовый свет жизни. Алексей не ответил. Он привычно сосредоточенно загонял патроны в автоматный рожок. Один за другим. Щёлк, щёлк.

— Ты не вернётся, — сказала Лиза и тихо заплакала.

Алексей подошёл к ней и, взяв в ладони её мокрое от слёз лицо, заглянул Лизе в глаза.

— Мы обязательно уедем. Вместе. Но сейчас я должен закончить одно дело. Иначе мы никогда не будем в безопасности. — Вот, возьми. — Гром выложил из сумки на стол большой черный пакет, из которого выпали толстые пачки долларов. — Пусть это будет у тебя. — Он помолчал. — Если вдруг я все-таки не вернусь, не оставайся здесь, уезжай одна.

Лиза молчала. Её тонкие руки, словно два больных зверька, теребили край скатерти.

На пороге Гром обернулся и долго смотрел на нее.

— Я люблю тебя. И всегда любил, — сказал он и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

А снег падал и падал, валился на город с холодного серого неба.

Стря на крыльце, Гром высунул язык, поймал им большую пушистую снежинку. Засмеялся. И, сбежав по шатким ступенькам, направился к стоящей у калитки «шестерке».

— Второй час тебя дожидаюсь, — проворчал Рулев недовольно. Но, заметив, как растягиваются губы Грома в непривычную для них счастливую улыбку, тоже усмехнулся, потер щетинистый подбородок.

— Я давно хотел тебе сказать о ней. — Виктор Михеевич кивнул головой в сторону домика. — Да все как-то подходящего момента не было.

— Ты знаешь, майор, жизнь-то, оказывается, прекрасна и удивительна, — серьёзно, без улыбки сказал Гром.

— Вот и не расслабляйся, — покосился на него Рулев. — А то не успеешь насладиться и удивиться.

— Не боись, Витек, прорвёмся, — веселился Гром.

— Прорвёмся… — передразнил Алексея Рулев. — Мало нас. Ты да я…

— А менты твои где же? ОМОН?

— Это только мое дело, — упрямо покачал головой Виктор Михеевич и после паузы тяжело добавил: — Да и не осталось у меня надёжных людей в отделе. Из-за тебя потерял.

— А я не просил! — ощетинился Гром. — Я и тебя не прошу!

— Ладно, не кипятись. Я к тому говорю, что ребята хорошие были. Жалко…

— Жалко у пчёлки, — хмыкнул Гром. Поехали отсюда.

— Куда едем, командир? — спросил Рулев, когда домик Лизы скрылся за поворотом.

— Пока прямо. — Гром несколько раз беспокойно оглянулся назад.