Реестр убийцы

— Останешься здесь, пока не протрезвеешь, а иначе к мотоциклу не подпущу. Поверить не могу, что ты допился до такого состояния. На тебя не похоже. Что с тобой?

— Ну пропустил пару стаканчиков. Большое дело. Я в порядке.

— Да, большое дело. И ты не в порядке. Мне наплевать, что ты воображаешь, будто можешь пить и оставаться в порядке. Каждый пьяный водитель считает, что уж он-то свою меру знает, а потом разбивается, калечит других и попадает за решетку.

— Ладно, я сюда не лекции слушать пришел.

— А я тебя не для того позвала, чтобы на пьяного смотреть.

— Тогда зачем? Зачем ты меня позвала? Чтобы ткнуть носом в дерьмо? Вытереть об меня ноги? Показать, чем еще я плох и как сильно недотягиваю до твоих высоких стандартов?

— Раньше ты так не разговаривал.

— Может, ты просто не слушала.

— Я позвала, чтобы поговорить откровенно и честно, но сейчас, похоже, не самое лучшее время. У меня есть комната для гостей. Ложись-ка спать, а утром поговорим.

— А по-моему, время и сейчас подходящее. — Он зевает, потягивается, но к кофе не притрагивается. — Давай, говори, что хотела. Или я пошел.

— Тогда перейдем в гостиную. Там камин. — Она встает из-за кухонного стола.

— На улице тепло. — Он тоже встает.

— Тогда я сделаю здесь попрохладнее. — Скарпетта включает кондиционер — Мне всегда больше нравилось разговаривать перед огнем.

Марино идет за ней в ее любимую комнату, маленькую гостиную с кирпичным камином, сосновым полом, открытыми потолочными балками и оштукатуренными стенами. Она кладет на решетку искусственное бревно, поджигает его, пододвигает к камину два кресла и выключает лампы.

Глядя, как пламя бежит по отваливающейся от бревна бумаге, Марино говорит:

— Как-то не вяжется. У тебя ж все настоящее, оригинальное, а тут… поддельное бревно.

Люшес Меддикс объезжает квартал, и чем дальше, тем сильнее его возмущение.

Он видел, как они вместе вошли в дом после того, как этот тупица прикатил пьяный на своем дурацком мотоцикле, да еще перебудил всех соседей. Двойная удача, думает Люшес. Да, он и впрямь отмечен благодатью — с ним обошлись бесчестно, и вот теперь Господь восстанавливает справедливость. Будет ей урок. Люшес сворачивает в темный, неосвещенный проулок. Вот чего не хватает, так только еще одно колесо пробить! Злость нарастает. Шипы неудовлетворенности жалят все больнее, и он щелкает и щелкает резинкой по запястью. Голоса диспетчеров, пойманные полицейским сканером, звучат сухим треском помех, расшифровать которые он может даже во сне.

Ему так и не позвонили. Не сообщили. Не позвали. Он проехал мимо места аварии на автостраде Уильяма Хилтона, понаблюдал за тем, как тело грузят в катафалк соперничающей фирмы — кстати, весьма старой, — и понял, что его снова проигнорировали. Теперь округ Бофорт — ее делянка, а к нему уже никто не обращается. Она внесла его в черный список, потому что он ошибся с ее адресом. Но если она посчитала это нарушением ее права на частную жизнь, то… что ж, в таком случае ей еще только предстоит понять истинное значение этого понятия.

Сфотографировать женщину через окно ночью — прием не новый. Просто удивительно, как легко это делается и сколь многие пренебрегают такими элементарными вещами, как шторы и жалюзи, или оставляют окно слегка, на один-два дюйма, приоткрытым! Ну кто ко мне заглянет? Кому придет в голову продираться через кусты или взбираться на дерево, чтобы посмотреть? Кто? Да хотя бы Люшес. Посмотрим, понравится ли этой противной, надменной докторше коротенькое домашнее видео, которое люди увидят бесплатно и которое будут смотреть помногу раз, не догадываясь, кто же его снял. Что еще лучше, он снимет их обоих. Люшес думает о катафалке — который с его собственным и рядом не стоял — и автомобильной аварии, и ощущение несправедливости случившегося невыносимо.

Кого вызвали? Не его. Не Люшеса. Даже после того, как он связался по радио с диспетчером и сообщил, что находится неподалеку от места происшествия. И что же? Ему было заявлено — резким, отрывистым, высокомерным тоном, каким отличаются все диспетчеры, — что нет, его не извещали, и из какой он вообще бригады? Он ответил, что не из какой, и тогда от него потребовали освободить полицейский канал и, по сути дела, исчезнуть из эфира.

Люшес щелкает и щелкает резинкой, пока каждый щелчок не начинает ощущаться ударом хлыста. Он переваливает через бордюр, проплывает мимо железных ворот за докторским садом и обнаруживает, что путь ему заблокировал белый «кадиллак». Здесь темно. Он снова щелкает резинкой и ругается. Присматривается и узнает овальный стикер на заднем бампере «кадиллака».

«XX» — Хилтон-Хед.

Ладно, машину можно оставить здесь. Все равно через этот переулок уже никто не поедет. А вот «кадиллак» можно сдать. Сбросить сообщение в полицию, а потом посмеяться, когда водителю выпишут штрафной талон. Он уже думает о «U-Tube» и том переполохе, который собирается учинить. Этот засранец небось уже залез сучке в трусики. Он видел, как они вместе вошли в дом. Как два вора. У него есть девчонка, та сексуальная штучка, с которой он приходил в морг. Люшес наблюдал за ними, когда они не обращали на него внимания. Похоже, парень сильно запал на доктора Скарпетту. Это что-то. Люшес распинается перед этим грубияном, пытается предложить свои услуги, намекает, что будет благодарен за рекомендации, а что в ответ? Ничего. Только полное невнимание. Неуважение. Дискриминация. Ну, теперь они заплатят за все.

Он выключает двигатель, тушит свет и, сердито поглядывая на «кадиллак», выбирается из машины. Опускает задний борт и выкатывает пустые носилки с аккуратно сложенными белыми простынями и белыми мешками для тел. Находит в ящичке камкордер и запасные батарейки, поднимает борт и снова смотрит на «кадиллак». Потом идет мимо него, прикидывая, как получше подобраться к дому.

За стеклом водительской дверцы кто-то шевелится — неясная тень в темноте, намек на что-то. Люшес включает камеру и проверяет, сколько памяти еще осталось — вполне достаточно, — и в темноте салона снова ворочается что-то неопределенное. Люшес заходит сзади и на всякий случай снимает номерной знак.

Может, какая-нибудь парочка. При мысли об этом его охватывает возбуждение. И тут же приходит чувство обиды. Они видели свет его фар, но убраться не пожелали. Неуважение. Видели, что он остановился, потому что не может проехать, и ноль внимания. Ладно, сейчас пожалеют. Он стучит по стеклу — то-то перепугаются.

— Я записал ваш номер. — Люшес повышает голос. — И сейчас вызову полицию.

В камине потрескивает бревно. На полке тикают часы.

— В самом деле, что с тобой происходит? — спрашивает Скарпетта. — Что случилось?

— Это ж ты меня сюда позвала. Наверное, у тебя что-то случилось.

— Пожалуй, что-то не так со всеми нами. Так правильнее? Ты печальный, невеселый. Я смотрю на тебя, и легче не становится. А прошлая неделя и вообще… Сам расскажешь, что натворил и почему? Или хочешь, чтобы я это сделала?

Огонь потрескивает.

— Пожалуйста, Марино, поговори со мной.

Он смотрит на пламя. Какое-то время оба молчат.

— Мне известно о письмах. — Скарпетта первой обрывает паузу. — Но для тебя это, наверное, не новость, ведь ты сам прошлым вечером попросил Люси проверить сигнализацию, хотя никакого срабатывания не было.

— Значит, ты заставила ее залезть в мой компьютер. Это к вопросу о доверии.

— А знаешь, не тебе бы говорить о доверии.

— Я говорю все, что хочу.

— Тогда расскажи, как привел сюда свою подружку. Все снято на камеры. Я видела. Все, до минуты.

У Марино дергается щека. Разумеется, он знал и о камерах, и о микрофонах, но ему, похоже, и в голову не приходило, что за ними с Шэнди ведется наблюдение. Скорее всего положился на авось и, даже понимая, что каждое их слово, каждый шаг фиксируются, решил, что Люси просто незачем тратить время на просмотр записей. Марино рассчитывал, что никто ничего не заметит и небольшая, на его взгляд, вольность сойдет ему с рук. В свете этого его проступок выглядит еще отвратительнее.