Заговор

Минут пять пришлось потратить на поиски двух тоненьких папок по Темпстену, в каждой из которых содержалось по пять-шесть листов — некоторые написаны от руки, другие торопливо отстуканы на машинке, повсюду пятна грязи. Ясно, что в эти папки давным-давно никто не заглядывал.

Объяснение того, почему материалы помещены в Д-5, давалось в нескольких коротеньких предложениях внизу на первой страничке. Сара прочла:

Впрочем, лишь несколько последующих строчек давали истинное представление о том, что столь явно беспокоило комиссию.

Слежка под маской заботы. Классическое ухищрение. Остальные материалы в папке содержали подробное описание событий, имевших место в 1969 году.

Сара пролистала несколько страниц. Что бы на них ни сообщалось, к делу это имело мало отношения: ничего, что объясняло, как вообще дети оказались в лесном лагере или что могло стать причиной их жестокости. Вместо этого материалы содержали простую детализацию событий следующих нескольких недель, последовавшей госпитализации детей и попыток разыскать Антона Вотапека, чье имя значилось на некоторых обнаруженных документах. После неудачи в розыске Вотапека комиссии ничего не оставалось, как придать своим усилиям статус «продолжающегося расследования». Последняя страница, датированная 9 января 1970 года, скреплялась несколькими подписями.

Сара быстро взялась за вторую папку. Первое, что она увидела, раскрыв ее, был список из четырнадцати фамилий с указанием имени, возраста и номера телефона. Дети Темпстена. Прочла список. И уже хотела перевернуть страницу, как ее глаза впились в фамилию, занимавшую в списке третью от конца строчку. Какое-то время Сара всматривалась в буквы, не очень веря тому, что читала. «Быть этого не может!» — подумала Сара. Поначалу она была готова объяснить это чудовищным совпадением (в конце концов, имя-то было довольно распространенное), но инстинкт ее не обманывал. Фамилию она нашла тут, упрятанной за семью замками допусков, в месте, куда вход ей был заказан навсегда. Не важно, что она понятия не имела, как эта фамилия здесь оказалась. Она ее нашла, и так или иначе, но это служило подтверждением. Это точно он. Имя, возраст.

Уолтер Пемброук, шестнадцать лет.

Пемброук, золотой мальчик, третий из самых молодых вице-президентов в истории.Каким-то образом он был связан с Темпстеном.

Должно быть что-то еще. Сара взялась за следующую страницу, надеясь отыскать подтверждение, но наткнулась только на свежие данные, которые так старательно собирала комиссия. Абзац за абзацем о каждом ребенке (всякий раз скрупулезно указывается изменение адреса либо номера телефона), но ничего о Пемброуке. Ничего. Вчитавшись повнимательнее, Сара выяснила, что приводится описание только детей с одним общим тревожным признаком: все они умерли от ран, полученных в лесном лагере, но большинство в автокатастрофах. Сверившись с датами, Сара убедилась, что только четверо из четырнадцати пережили свой девятнадцатый день рождения.

Быстро пробежала глазами список уцелевших. Потребовалось мгновение, чтобы уловить связь. Было что-то знакомое в двух последних именах… Грант, Эггарт.

И тут ее как током ударило.

Стрельба по голландским дипломатам во время заварухи на прошлой неделе. Эггарт, убийца, застреленный на ферме в Виргинии; Грант, полицейский, убивший его, а потом сам расставшийся с жизнью.

Еще одно подтверждение первой попытки Эйзенрейха.

Простые факты, нужные ей, увязывающие все воедино, взирали на нее с листа бумаги. И все же ничего, кроме имен, у нее не было. Имена волнующие, слов нет, однако…

Сара глянула на последнюю фамилию в списке. Элисон Крох.Рядом десять цифр телефонного номера. Никаких обновлений и изменений. Никаких явных связей. Шестилетняя девочка, которой теперь за тридцать.

Сара записала номер и сунула бумажку в карман. Затем поставила папки на место и пошла к двери.

Элисон Крох. Вот с этого она и начнет складывать из фрагментов картинку.

Ксандр остановил свой выбор на знакомой чайной возле библиотеки. Нужно было посидеть над записями Карло, а возможно, если быть честным, уйти подальше от института. Слишком уж свежи и реальны оказались воспоминания. Ему нужно передохнуть несколько минут, для чего и купил «Трибюн». Кроссворд. Определенность в клетке пятнадцать на пятнадцать.

Ксандр застрял на первой же странице. Шагая по Стор-стрит, взглянул на передовицу про крах рынка зерна: паника охватила улицы Чикаго вчера с утра пораньше. Сообщения о фермерах в Айове, которые уже вооружались и сплачивались, чтобы помешать правительственным чиновникам замерить наличные запасы зерна. В ответ «Каргилл агрикалчурэл» выступила с заявлением: все поставки зерна за пределы Соединенных Штатов должны быть приостановлены на неопределенное время. Ксандр пробежал глазами заметку, не желая признаваться себе в том, насколько это связано с Эйзенрейхом, однако ничего не смог поделать: одно-единственное имя заставило его застыть посреди улицы. Мартин Чэпманн. Умер, самоубийство…

Ксандр воззрился на газетные строчки, вспоминая досье, прочитанное во Флоренции. Чэпманн. Шайка Седжвика: «Читающему дано самому представить, что он намеревается делать с ними».Больше представлять не надо. Остается один вопрос: как далеко зайдет эта первая попытка? Еще ужаснее, если Вашингтон с Чикаго всего лишь эксперименты, какова же разрушительная сила хаоса, который намерен развязать Эйзенрейх? Сколько еще рынков отдаст Седжвик на уничтожение своим сообщникам?

Ответ — и Ксандр это знал — лежал в манускрипте. Прежде всего, однако, ему нужно воспринять книгу такой, какова она есть, а не такой, какой трое безумцев сейчас ее используют. Это значит — вникнуть в ее контекст, в ее родословную. А это значит — записки Карло. Сунув газету под мышку, Ксандр зашагал к чайной.

Через несколько минут он уже с головой ушел в историю рукописи.

«Эйзенрейх озаглавил свой манускрипт „О господстве“. Но кому бы в голову пришло, что под этим кратким и безобидным названием кроется столько дерзости и отваги?»Явно не каталогизатору восемнадцатого века, поместившему манускрипт в один раздел с памфлетами четырнадцатого века, гневно обличающими церковное господство. Отнюдь не подходящее место для документа, автор которого склонен к пересмотру природы власти. «Да взгляни этот Людовико Буонамонте хоть одним глазком на письмо-посвящение, тут же увидел бы ошибку, и, возможно, манускрипт не затерялся бы еще на двести лет». Читая записи своего приятеля, Ксандр ощущал и восторг, и разочарование одновременно. Четыре абзаца потрачено на доказательство некомпетентности синьора Буонамонте.