Крики в ночи

— Не могу.

— Я буду вести себя как паинька. Ты не должен думать обо мне плохо. — Она провела пальцами по пламени свечи. — Я такая, как есть.

Я ощутил ее силу, но что-то удерживало меня. Чувство стыда, вины? В пляшущих огоньках, в этом уютном доме, прихлебывая вино, я боролся с искушением. Я не хотел, чтобы Эстель стала для меня чем-то большим, чем просто помощницей. Жажда любви, как и голод, является сильнейшим из чувств. Мне казалось, идет борьба за выживание, как это бывает с брошенными в воду котятами, которые пытаются выплыть. Старухи в Понтобане рылись в мусорных ящиках, искали что-нибудь, что может пригодиться в хозяйстве. Эстель искала любви. Я постарался найти более твердую почву.

— Расскажи мне о Жанне, — попросил я.

Она поколебалась.

— Жанна в Париже. В Сорбонне.

Я ничего не знал о ее дочери. Не считая фотографий светловолосой девочки на камине, не было никаких других признаков ее существования. Но, возможно, в доме у нее была своя комната, которую я еще не видел.

— Она приезжает сюда? На каникулы?

Эстель кивнула:

— Естественно, она видится со мной.

Я прошел в гостиную и вернулся с фотографией Жанны в серебряной рамке. Девчушка со смелыми глазами и короткой прической. Точеный носик и твердый рот, возможно, как у матери, возможно, нет, наверняка сказать трудно.

— Тебе пришлось ее воспитывать одной?

Эстель пожала плечами:

— Само собой разумеется.

— И затем она покинула дом?

— Мы все так поступаем.

— Она часто бывает здесь?

Эстель не хотела говорить о себе. Эта тема, казалось, смущает ее.

— Она приезжает. Гостит. Уезжает. Со всеми детьми так происходит.

Я вернулся к своим собственным проблемам. Она прикоснулась к моим рукам, слегка сжав их, и еще раз осмотрела синяки.

— Ну что ж, они сейчас выглядят не так уж плохо.

— Эстель, ты уже очень помогла мне однажды. Когда мы ездили к Элореану. Ты поедешь со мной еще раз?

— Куда?

— Узнать правду у Ле Брева.

— Думаю, не смогу.

Я отодвинул стакан и поднялся. Я понял, что нужно уходить. Часы показывали одиннадцать, я окреп и чувствовал себя почти нормально.

— Куда ты? — спросила она в тревоге.

— Назад в Сен-Максим.

— Джим, останься со мной, пожалуйста. Тебе не надо ехать туда сегодня, в таком состоянии.

Предложение звучало заманчиво. Мы были двумя ищущими людьми, могли дать и взять, но желание прошло. Не сегодня, не сейчас.

— Почему ты не хочешь остаться?

— Мне нужно подумать, обмозговать кое-что, — сказал я.

— Не уходи сейчас, ну, пожалуйста.

Я боролся за свою семью. Проще всего было бы забыть, кто я, зачем я здесь. Убедить себя, что могу помочь ей. Но меня избили профессионалы, которые следили за мной. Кто-то боялся меня. Кто-то предупреждал меня. Я не мог доверять Ле Бреву, так почему должен доверять ей? Сомнения терзали меня.

— Эстель, дорогая моя, мне очень жаль. Лучше не надо.

Тихо, почти шепотом она быстро спросила:

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Помоги мне узнать о детях Сульта.

Расстроенная, несчастная, в глазах страх. Она крепко прижалась ко мне.

— Нет, не могу.

— Почему нет? Ну почему?

— Сначала останься со мной на ночь.

Но если я так сделаю, Эмма об этом непременно узнает. Узнает, как только поговорит со мной. Эмма. Мартин. Сюзи. Ради них я нахожусь здесь, все еще борясь с собой.

— Эстель, дорогая, я должен идти.

Она плакала.

— А полиция? Ты сообщишь о нападении?

К этому времени я уже чувствовал себя получше.

— Пущу это дело на самотек, — ответил я. — Эстель, ты все же поможешь мне?

— Не знаю, — ответила она.

— 17 —

Ле Брев, похоже, прекратил расследование. Я постоянно справлялся о нем, но он так и не появился.

Клеррар заметил, что у меня на лице синяк.

— Да, — сказал я. — Кое-что случилось.

— Вам надо быть осторожнее, месье.

— Не волнуйтесь, буду.

Я чувствовал, что он провожает меня взглядом, пока я шел по коридору.

Я позвонил Эстель на следующий день, но никто не ответил. Я приехал в Понтобан на „форде“, все еще загруженном вещами детей, и оставил записку с просьбой позвонить мне. Пока я ехал назад по мощеным улицам старого города, где была расположена ее квартира, я все время ощущал у себя на затылке чужие глаза.

Прочно установилась жаркая погода, в голубом обессиленном небе ни единого облачка. Я обнаружил, что мне все труднее объяснять себе, почему я не уезжаю отсюда, но какая-то одержимость не давала мне сдаваться. По крайней мере, я могу попытаться продолжать поиски и, может, натолкнусь на что-нибудь, пока мечусь как сумасшедший, между Понтобаном и Сен-Максимом на своей машине с опущенными окнами и ревущим мотором.

Дозвониться до Эммы в Хэмпшир было невозможно. Черт бы их побрал, они что, ничего не понимают там, в комиссариате? Я настаивал на встрече со старшим инспектором, который возглавлял расследование, с человеком, приставившим ко мне жандарма, намекнувшим на ужасы прошлых лет и обещавшим приложить все усилия, чтобы найти детей. С человеком, который подозревал меня в преступлении, которого я не совершал.

В полиции только качали головой. Он уехал в отпуск, видимо, на несколько дней. Или, возможно, в Париж. Почему именно так, они не знают. Но у меня уже имелись адреса и номера из телефонной книги, которую я нашел, исследуя гараж; она очень пригодилась, поскольку в полиции говорили, будто его адреса в справочнике нет, и они не могут давать частные адреса. Мне нужна была помощь Эстель. Я решил подождать, пока не найду ее; казалось, она тоже избегает меня.

Я звонил каждый час, весь вечер, уверенный, что она вернется… Восемь часов, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Никакого ответа, и все же телефон продолжал звонить в квартире в Понтобане, где, как сказал мне ее коллега в редакции, она сейчас находилась.

Затем в час ночи она подняла трубку. Усталым голосом бросила:

— Алло.

— Эстель, послушай. Это я. Мне нужно проверить несколько адресов. Один из них может оказаться адресом Ле Брева. Ты поедешь со мной? Пожалуйста.

Я слышал, как она задержала дыхание.

— Я устала и ужасно занята… — сказала она. — Знаешь, который час? Уже за полночь.

— Пожалуйста. Мне нужна помощь, Эстель.

Я давил и давил на нее без передышки.

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Сделаю все, что смогу.

Я продиктовал ей адреса двух Ле Бревов и попросил проверить. Утром она перезвонила мне в гостиницу. Первого дома уже давно нет, он пошел на слом, но другой, на бульваре Гамбетты, принадлежит мадам Ле Брев. Долгая пауза, затем Эстель спросила:

— Что еще я должна сделать?

— Просто поехать со мной! — прокричал я. Наверное, она подумала, что я спятил.

Мы нашли этот дом, с маленькой табличкой с именем на воротах, в зажиточной части Понтобана, в пригороде у самой реки. Это было большое двухэтажное строение, с чугунными балконами, спаренным гаражом, с прудом и рядом кипарисов, защищавших обитателей дома от любопытных глаз. Залаяла большая собака, когда наш зеленый „ситроен“ остановился, а мы вышли и позвонили.

Мадам Ле Брев оказалась не такой, как я ожидал: симпатичной, хрупкой, темноволосой, молодой женщиной лет тридцати с небольшим. Она выпорхнула, как эльф, из-за двери. Я спросил, можно ли увидеть месье инспектора или, если его нет, то мадам Ле Брев.

— Я и есть мадам Ле Брев.

Должно быть, мы выглядели немного странно: высокий тощий мужчина с синяком на лице, и стройная женщина с серебристыми волосами. Но она не выказала никакого удивления. Она скорее походила на его дочь, а не на жену, моложе его лет на двадцать с лишним, симпатичная темноглазая женщина в джемпере и облегающих джинсах. Она красила оконные рамы и извинилась, стоя в дверях с кистью в руке. И, почувствовав мое разочарование, пригласила нас войти.

Очевидно, Ле Брев ей доверял. Она знала все о детях, моих детях, и ее задорное лицо наполнилось сочувствием. Она предложила нам что-нибудь выпить, и мы сели с „чинзано“ в руках в гостиной, у которой было только одно общее с тем одиноким домом на холмах, куда привозила меня Эстель, с домом Элореана: она была хорошо обставлена. Мебель и прочие аксессуары не опозорили бы и дворец: кресла в бежевую полоску, времен Первой империи, которые выглядели подозрительно подлинными в абсолютно французском стиле, целый набор дорогой высококачественной техники и плоский телевизор, бронзовая статуэтка — в общем, атмосфера стабильного солидного дохода.