Зомби

Старуха было рванулась к своему балкону, но «древнегречанка» перехватила:

— Мама, мама!

— Да вот же он! Вон! На балконе! Этот-то!

Капитан увидел перед собой мокрые глаза

Маши:

— Не ходи! Кто там?! Скажи, кто?!

— Жрец.

— Кто он?! Он же убьет?! Да?! Он тебя ждет?!

— Сейчас — тебя! А не дождется — не знаю! Ему нечего терять! А он вооружен и очень, очень опасен! А мне сейчас никто не поверит.

— Это он… был в той квартире?

— Был. Но говорила ты с мертвым. Голос свой записал на диктофон, подключил к телефону. Я случайно свалил там тумбочку и услышал этот голосок. Включилось!

Маша схватила капитана за руки:

— Не ходи! Мы все расскажем! Я очень прошу! Не ходи!

— Не могу сейчас рисковать! Пока мы все расскажем! Пока нас будут выслушивать! Да и не будут! Я не могу сразу охранять и тебя и дочь! Не знаю, на что он способен! И не могу ждать, пока он догадается спуститься сюда! Я его должен хоть раз застать врасплох!

— Кто это?! Я должна знать!

— Ты знаешь. Тот, кто лазил в мой сейф сегодня. Лучший друг!

— Он?!

Маша выпустила руки капитана и села:

— Не может быть!

— Не ходи за мной! Я сейчас! Я должен сделать свой ход!

Капитан бесшумно выпрыгнул на лестничную площадку.

Твердые, тихие под ногой бетонные ступени.

Опустилась, остановилась у него под ногами скудно освещенная площадка четвертого этажа. Тихо. Неподвижно. Восемьдесят четвертая квартира. «Глазок» светится.

Секач капитан переложил в правую руку, игрушечный пистолет стиснул в левой.

Боком проскользнул в незапертую дверь.

Скромная, с салфетками тут и там Машина прихожая. Всюду горит свет. На кухне — никого.

Горит свет. Неподвижно и глухо. Свет встречал сегодня капитана почти всюду и иногда был зажжен неведомой рукой.

Скрипнула балконная дверь?

Ботинки не скрипят. Половик…

Слева на стене не оказалось ничего отражающего — ни зеркала, ни застекленной полки. Выход на балкон был, конечно, справа, за углом. Мог сквозняк, мог намекнуть чуткому уху, чувствительной коже, что дверь на лестничную площадку открыта настежь. Это — ошибка, но — некогда исправлять. Ошеломить?!

Уже пройдя семенящими, неслышными шагами до угла, уже оказавшись за углом, в комнате, капитан так все и не знал, не успевал подумать, сообразить, что он сейчас сделает с диким зомби, что стоит на балконе (на балконе никто не стоял!) или идет навстречу. Он действовал слишком поспешно и не успевал думать.

Подумал другой.

От удара по затылку капитан шарахнулся вперед, шлепнулся вниз лицом, хлопнул ладонями по полу, уловив удаляющийся похоронный звон от отлетевшего секача. Видел теперь перед собой близко половицу с высыпавшими там и здесь звездочками своей крови. Руки ему завернули. Защелкнули за спиной наручники.

— Живой? Ну полежи пока.

Капитан лежал, собирая обрывки мыслей. Ему это почти удалось, но его ударили опять, и он снова разбил о половицу нос.

— Знал, что придешь! Теперь нам и Машку бы позвать.

Знал? Значит, Магницкий нарочно выпустил Роальда из Любкиной квартиры… Тогда, значит, нет… не работает голова.

Раздался стук.

Убийца стучал каблуком в пол: три удара… пауза. Два удара. Да, так капитан Роальд стучал Машеньке, когда та уединялась в кабинете. Сейчас она непременно сюда придет.

Капитан попытался повернуться на бок и получил удар ногой. Убийца метил в печенку. Мог порвать, но капитан успел напрячь мышцы. Удар получился, кажется, не смертельный. Но капитан завыл от боли.

— Лежать!

Теперь оба ждали. А где-то рядом, в трех метрах под ними, уговаривали Машеньку не ходить, но ведь это любимый начальник позвал условным стуком. И она все равно придет.

— Лежать! Не порть обедню! Добивать тебя рано.

Да. Она идет. В половицах под ухом отдаются шаги.

Идет. Эта дверь. Сейчас вскрикнет.

Вскрикнула.

— Сядь сюда!

— Боря… Господи! Мама!

— Сесть! Сядь, падла! Отвечай на вопросы! При нем! Что за тетрадь жреца?! Что ты об этом знаешь?! Что он этому менту оставил?! Что ему Маркин оставил?! Где эта тетрадь?! У тебя?! У тебя три минуты!

— Тетрадь в квартире Любки, — сказал капитан в пол, — Маша ничего не знает.

— Врешь! Что в этой тетради?! Как она к вам попала?! Не было у него в хате такой! Сами смотрели! Врезать тебе?! Почему ты утром помчался к Любке?

— Маркин… подсказал.

— Как? Говори! Еще врезать?! Сидеть!

— На картине с фараоном… был номер Любкиного телефона.

— И что?! Быстро!

Опять удар. Метит в печень, но пришлось в ребра. Хряпнуло.

— А ты молчи! Ты ему наплела, что я брал из сейфа дело? Да я знаю, что ты. Он же мне и сказал! Он меня навел на тебя, чтоб я тебя пришил! А я понял, что потом он сам сюда… А ты же его защищаешь! Что морщишься, сучка?! Я этого придурка Магницкого подговорил, чтобы он его выпустил… Ладно, некогда мне! Времени нет… Где же ты нашел тетрадь?!

Опять ногой. Наверное, руку все-таки сломал. По голове не бьет, — боится, что отключусь…

— Тетрадь была у Любки в тумбочке. Потом она у меня ее взяла из куртки и куда-то спрятала. Там, у себя.

— Читал?! (Опять удар, но все уже тупо… Как начинается шок?)

— Да. Там его автобиография… Про тебя там в конце.

— Что в конце?! (Удар.)

— Все.

— Все?! А что же ты тогда сразу ничего не понял? Почему носился взад-вперед? Почему сюда поехал? (Удар.) Врешь! Но, черт с нею! Эти дураки не найдут. Я туда съезжу. Найду сам. Найду. Вот надо по-умному с вами кончать, девочка с мальчиком. Ну что? Хорошо я вас разложил?! Чуешь? Как ты тогда, в семьдесят восьмом весь бордель ликвиднул, так ты, выходит, сейчас всю банду уделал? Все стало твое, все! И всюду твои пальчики. Кстати, анонимку для твоей дуры-Люськи писала Каварская. Под мою диктовку. За что ты ее и не помиловал. А Машка эта знает много? Правильно? Вот ты ее сейчас и «умочишь» из своего, вот он, левольверта. А я, догадавшись, сюда и прискакал. И как я тебе нравлюсь? Ну полежите пока, подумайте, повосхищайтесь, идиотики! Гордиться должны, что со мной работали! Наши придурки-то здесь будут, пока дойдет, минут через сорок, не раньше. Ты у кого пряталась? Там? Ну что те могут сказать? Ну, я их сам погодя спрошу. Решу с ними. Ну как? Вот перед смертью-то хоть осознали, что слабаки? Что смотришь? Вот так, Роялик!

Борис сел на стул в углу. Сквозь розовую пелену (один глаз совсем не видел) просвечивала блестящая от пота скула. Черная голова.

— Что? Ты думал, все проходит мимо, не жалит, не ранит? Я работал как собака, я рисковал и свободой и жизнью, я стал подонком ради этих тачек и домиков… А ты мог поехать на любой берег, в любой санаторий, тебе совали «мерседесы», а ты плевал, хренотой занимался, египтолог! Тебе было наплевать, что тебе так повезло, дураку, а я терпел тебя, дурака! Пусть тебя утешит, что я ненавидел тебя, везунчика! А вот когда ты рассказал, что в тот день, когда мы с Ильей кололи этих грязных девок, ты был как раз в самоволке… Вот тогда ты и подписал себе приговор! А когда я подложил тебе Любку, ты подписал себе второй приговор. Честный, чистый египтолог! Покрывал грабежи! Где же твоя совесть? Кто сильней, подонок?! И всюду, всюду твои следы! Зойка уже дала показания! А меня и наших дел с Каварской она не знает, нет! Да я бы все это сегодня устроил блестяще, понял?! Да поганый безногий идиот меня сбил! Пришлось вот… Еще хорошо, что не успел, гад, он… Что-то я разболтался. Не все равно теперь? А? Сейчас вы отдохнете в раю. Все, что я говорю, я говорю покойникам! Зомби!

— Сам ты зомби, — тихо сказал капитан, — через час или два тебя вычислят.

— Кто? Магницкий? Он что-нибудь понял? Зря морочишь голову. Сейчас я все аккуратненько приготовлю для предъявления ваших трупов. А что делать? Потом уж тетрадь.

— Я не знаю, где тетрадь, — сказал капитан.

Он по-прежнему видел красный ком вверху, где люстра, черную голову и мелкое движение бликов под ней — блики на пистолете? Пуговицы? Чтобы увидеть что-то левым глазом, надо было приподнять голову.