Зомби

— Погоди реветь. Кто второй?

— А надо ли тебе знать? Ишь губы раскатал!

— Как раз нужно. Я тебе теперь расскажу. То уголовное дело за семьдесят девятый год я взял не случайно. Из архива сообщили, что часть копий исчезла. Это случайно обнаружили. При проверке. А проверка пошла из-за какого-то анонимного звонка и утопленника с номером.

— Обеспокоились, значит? Да у вас там все продажные, только помани! А может, тот под мать стал копать, второй? У тебя-то шариков не хватает, а вот мать бы поняла, что у вас там забродило, гады!

— Я сам узнал случайно. Взял дело. А сегодня утром мне звонок, и с угрозой, что папка сгорит. Через час она сгорела. В буквальном смысле. А еще через час слышу тот же придушенный голосок, что, мол, приезжай, убийство будет. Какой голос у Маркина был?

— Если честно, то — придушенный. Как ты сейчас сказал. Это он звонил?

— Видать. На месте, куда он меня вызвал, я застал его труп. А от своего трупа он меня сюда, к тебе, вызвал. Кто мог его голосом отсюда со мной говорить? Маркина при мне в морг свезли. Без ног, диабетик, все сходится.

— Его «замочили». Может, даже мать приказала «замочить». Кто знал, что он тебе звонил на работу?

— Да человек пять! Уж точно, что четверо. А тут, у тебя, следы были точно, я засекал. И пил он тут, и ел. И машинистка моя, она случайно твой номер знает, здесь меня искала, а он с нею отсюда говорил! Для чего это все?!

Любка подтянула колено к подбородку. Разглядывала капитана будто бы пристально, но думала не о нем. На рожице — разводы слезной соли. Палец с перламутровым ногтем замер возле пупка. Задумался палец. Поскреб ногтем пупок и возле.

— Ну?

— А что -«ну»?! Я, Любк, смысла в этом не вижу! Для чего кому-то придуриваться, притворяться зомби, бегающим покойником?! Если тот, «второй», как ты его называешь, задумал бы избавиться от тебя и твоей матери, а вроде к тому дело идет, то зачем ему не своим голосом-то разговаривать?! У тебя фото этого Маркина есть?

— Сейчас.

Любка не спеша, вздрагивая сочными ляжками, животом, грудями «перелилась» с кресла на ковер. Постояла, вздохнула, вышла.

— Может, меня развяжем? — спросил вслед капитан.

— Может, — ответила Любка из гостиной.

Может. Может, конечно, и развязать. Получается, что это хулиганская штучка из обычных Любкиных: припрятать капитаново обручальное кольцо, запереть его (капитана) нечаянно в ванной, как раз когда нужно спешно уходить, забыть закрыть занавески и бродить голой перед окном, в то время как в противостоящем доме суетится с биноклем озабоченный лысый господин…

— Вот, — она сунула ему альбом.

— Руки же! Освободи.

— Боюсь я что-то тебя ослобонять, мент. Ладно! Смотри! Чуть что — опять свалю! Даешь слово, что ничего не отчебучишь?!

— Да даю! Не до этого! Надо же нам выкручиваться!

Наручники наконец распались. Капитан отшвырнул их, растер запястья. Взял альбом.

— А штаны пока не застегивай. Так и сиди… Вот он.

Зомби

329

Да, это был будущий покойник Маркин. С ногами. Молодой. Рожа неглупая и наглая.

— Да, это он. Совершенно точно, что вот этот мужик умер! Да… ведь когда я был у тебя, здесь, твоя мать звонила сюда, искала тебя, думала, что Маркин здесь. Значит, не могла она, как ты говоришь, приказать его прикончить. А я поехал искать ее, кто-то мне шепотком адрес дал…

Любка прислушивалась.

— Что там?

— Да нет, вроде. Показалось. Ты меня запугал. Эту дверь я тоже прикрою… так сколько раз ты был здесь сегодня?

— Не меньше трех… да! Есть еще факт. Моей Люське сегодня подкинули анонимку, где все про нас и про Зойку. И фотография, где мы с тобой вот здесь. Ты тайком сняла? С твоим автоспуском?

— Да… я понимаю, что ты хочешь сказать. Дело не в том, что я не догадываюсь, кто все это делает, я-то давно догадываюсь… но не знаю, что делать, не знаю! И говорить ли тебе? И никакого такого секрета… но никаким придушенным голосом он не говорит, да ему и не надо… Да, мент, в одном ты вроде прав: могут меня здесь накрыть! Враги у матери моей были смертельные, а я знаю некоторых-то точно!

— Назови мне того, кто сидит у нас в РУВД! Это ведь он за твоей спиной (за ее спиной улыбался желтый череп), я тут при чем — я не знаю, но…

— Давай рассчитаем? Сколько мне за все дела дадут? Максимум пятерку и то с натягом. К тридцати уж выйду. А то — раньше. Хотя… все равно не хочется. Поможешь слинять?

— Могу! У тебя будет целая ночь, а если я постараюсь, то и сутки. Соберешься и слиняешь. Потом довезу тебе новенький паспорт и все такое.

Любка переминалась с ноги на ногу, выпячивалось то левое, то правое бедро. Руки — в карманах распахнутого халатика. Ее желтоватая нагота была вздрагивающей и матовой, равнодушной и бесстыдной. Может быть, она всегда была такой, а все, что капитан находил в Любке раньше, было его собственным «добавком»?

— Без меня у тебя одна эта ночь в лучшем случае, и с убийцей за плечами. Твою запасную хазу он может и знать. От твоей матери, например. Я же, если буду знать, кто это, так его упеку… что он уже никому ничего не расскажет!

— Ишь ты какой! Так и упекешь?!

— Очень он меня, Любаш, сегодня обеспокоил. Семьи лишил, ну… тебя тоже у меня отнял.

— Смотри, беда какая!

— И потому я его убью! Кстати, моя пушка у тебя в правом кармане? А баллончик — в левом? Ты мне верни пушку и начинай собираться.

— Не рано? Возвращать?

— Ты думаешь, я бы сейчас голыми руками с тобой бы не справился?

— Справился бы? Сейчас верну. Ладно, Роальд. Капитан. Куда мне деваться! Пожалуй, ты прав! Кофе сварить? Да нет, нет! Без этого.

— Клофелину давеча сыпанула?

— Ну? Догадался?

— Да. Я ту чашку вылил. Потом дурака валял. Извинительно в моем положении, так-то сказать!

— Значит, союз?

Она стояла все так же в дверях, и в щели то являлся, то исчезал желтый череп.

— Любовь! Не тяни! Мне нужно его имя!

— Сейчас схожу, кофе приготовлю. Заодно подумаю последний раз. Штанцы пока натягивай. Сейчас приду.

Она прикрыла дверь за собой, и череп погас.

Капитан слез с тахты, слегка закачался, приспосабливав к волнообразно изогнувшемуся полу, помотал головой. Вроде бы выпрямил пол, восстановил отношения с предметами. Подтянул штаны, застегнул оставшиеся пуговицы, затянул ремень. Подумал, что союзница у него та еще. Любке бы генеральской женой пошло. Говорила как-то, что мечтала жить «на улице Горького» и ездить на «мерседесе».

— «Мне еще в детстве цыганка предсказала: жить будешь хорошо, муж в машине будет возить!»

Капитан прислушивался к Любкиным шагам за стеной.

Определял: вот звякнул кофейник, вот чашка, вот пошла пауза, потому что звук от струйки кипятка не пропускает сухая штукатурка и древесностружечная толща двери.

Вот Любка обожгла палец — вскрикнула, ойкнула тихонько. Вот еще что-то обожгла и уронила… что же такое она могла уронить тяжелое, мягкое? От падения сего загадочного предмета явственно дрогнул пол.

Вот шаги Любки в прихожей, растаявшие в тишине. Вот опять тонкий, почти призрачный, почти бесцветный звук, напомнивший капитану какую-то не то приснившуюся, не то в детстве ему прочитанную сказку об отлетающей якобы с подобным звуком душе…

Капитан уже несколько секунд крался к двери, уже несколько секунд ему было жутко и холодно, он снова был уверен, что кроме них с Любкой в квартире есть, все-таки есть, кто-то еще, удаляющийся как эхо, тающий в стенах, разве что меняющий своим почти неуловимым присутствием оттенки улыбочки пластмассового черепа, скверную улыбку голопопой красотки в простенке, смещающий тени, отражения в стеклах и в посуде, оставляющий в воздухе за углом мгновенный след или влекущий волокна табачного дыма не за сквозняком, а вопреки сквозняку, симулируя странные течения ветра и света.

Капитан тихо толкнул дверь.

Череп. Красотка. Тишина.

Горит свет. В гостиной горит-полыхает люстра. Неподвижны гардины, отражения в стеклах книжных полок, где все лоснятся корешки заветных альбомов.