Черная кровь

— Звучит неплохо, — сказал Римо.

— Так себе, — отозвался Смит. — У нас есть устройства получше. А теперь, при наличии пентогала, никто в нашем деле не пользуется техническими устройствами.

— О'кей, значит, с этим я покончил и теперь могу заняться другим делом.

— А именно?

— Поисками человека, который убил старую женщину, чтобы украсть у нее прибор, не представляющий никакой ценности.

— Это подождет, — сказал Смит. — Задание еще не выполнено.

— Что еще? — спросил Римо.

— Не забывайте. Я говорил вам о полковнике Спасском и о неизвестных устройствах, которые он пытается заполучить.

— Наверное, еще какие-нибудь детекторы лжи, — предположил Римо.

— Сомневаюсь. Он слишком умен — его так просто не провести. Это и есть ваше задание. Выясните, что он ищет, и добудьте это для нас.

— А потом?

— Можете делать все что угодно. Не понимаю, почему вы придаете этому такое большое значение.

— Потому что кто-то воткнул шило в глаз старой женщине просто для забавы. Убийство из спортивного интереса сбивает цену моего труда. Хочу убрать с дороги дилетантов.

— Чтобы мир стал менее безопасным для убийц? — спросил Смит.

— Чтобы он стал менее безопасным для животных.

— Валяйте. Надеюсь, вы сумеете отличить одних от других, — произнес Смит, и послышался сигнал отбоя.

Римо повесил трубку с легким чувством неловкости, которое всегда возникало у него после разговоров со Смитом. Похоже было, будто, не выражая этого прямо, Смит постоянно морально осуждал Римо. Но в чем же тут безнравственность, если именно Смит буквально выдернул Римо из нормальной жизни среднего американца и превратил в убийцу? Неужели нравственность это то мерило, с которым мы подходим только к поступкам других людей, а любые свои поступки оправдываем необходимостью?

Чиун заметил озабоченный взгляд Римо и собрался заговорить, но тут раздалось царапанье в дверь ванной. Не сговариваясь, оба одновременно приняли решение не обращать на Тайрона внимания.

— Ты обеспокоен, мой сын, потому что ты еще дитя.

— Черт побери, Чиун, я не дитя! Я взрослый человек. И мне не нравится то, что творится вокруг. Смит заставляет меня гоняться за какими-то секретными штуковинами, а я… Меня все это просто больше не интересует.

— Ты навсегда останешься ребенком, если будешь ожидать от людей, чтобы они были не тем, что они есть. Если ты идешь по лесу, то не станешь сердиться на дерево, которое растет у тебя на пути. Дерево в этом не виновато. Оно существует. И ты не станешь садиться перед ним на землю и поучать его. Ты просто проигнорируешь его. А если не сможешь его проигнорировать, ты его устранишь. Так же надо поступать с людьми. Все они в большинстве подобны деревьям. Они делают то, что они делают, потому что они такие, какие они есть.

— И значит, я должен игнорировать тех, кого могу, а остальных устранять?

— Теперь ты начинаешь видеть свет мудрости, — сказал Чиун и сложил перед собой руки движением, легким, как колыхание растения под водой.

— Послушай, Чиун, мир, который ты мне даешь, — это мир без моральных принципов. Мир, где ничто не имеет значения, кроме умения держать локоть прямо, правильно дышать и правильно наносить удары. Ты освобождаешь меня от моральных принципов, и это делает меня счастливым. Смит подсовывает мне ночной горшок, полный дерьмовых моральных принципов, и меня от него тошнит. Но его мир мне нравится больше, чем твой.

Чиун пожал плечами.

— Это оттого, что ты не понимаешь истинного смысла моего мира. Я не предлагаю тебе мир, свободный от моральных принципов. Я даю тебе мир абсолютного соблюдения нравственных принципов, но единственный, чьи принципы ты можешь действительно контролировать, — это ты сам. Будь нравственным. Ничего более великого в жизни ты совершить не сможешь. — Он медленно развел руки, описав ими в воздухе круг. — Пытаться сделать нравственными других людей — это все равно что пытаться поджечь спичкой лед.

Тайрон перестал скрестись.

— Эй, когда вы меня отсюда выпустите? — раздался приглушенный голос.

Римо посмотрел на запертую дверь ванной.

— А он?

— Он — то, что он есть, — сказал Чиун. — Конфетная обертка на тротуаре, апельсиновая кожура в мусорной куче… Человек, который вздумает заботиться обо всех на свете, навсегда по уши увязнет в проблемах.

— Ты хочешь сказать, я должен его отпустить?

— Я хочу сказать, ты должен делать то, что поможет тебе самому стать лучше, — ответил Чиун.

— А как насчет того, который убил миссис Мюллер? Его тоже отпустить с миром?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что он нужен тебе для восстановления мира в твоей душе. Поэтому ты должен найти его и поступить с ним так, как ты пожелаешь.

— Это очень эгоистичный взгляд на жизнь, папочка. Скажи, разве тебе иногда не хочется избавить мир от всех дурных людей, от всего мусора, от всех скотов?

— Нет, — сказал Чиун.

— И никогда не хотелось?

Чиун улыбнулся.

— Конечно, хотелось. Я ведь тоже был когда-то ребенком, Римо.

Глава 12

Когда Римо подъехал в такси к дому преподобного Уодсона, на мостовой и на тротуаре неистовствовала толпа, все хором скандировали: «Жес-токость! Вар-вар-ство!»

Римо похлопал шофера по плечу и знаком показал, чтобы он остановился у обочины.

— Жди меня здесь, — велел он.

Шофер оглядел толпу в две сотни человек, бушующую на противоположной стороне улицы, и посмотрел на Римо.

— Нет, парень, я тут не останусь. Мне не нравится эта банда. Если они меня засекут, то разделают, как селедку.

— Я бы с удовольствием задержался и обсудил с тобой этот вопрос, — сказал Римо. — Но у меня нет времени. — Рука его скользнула вперед мимо шофера, выключила зажигание и выдернула ключ из гнезда на рулевой колонке все это одним ловким движением. — Жди. Запри двери, но жди. Я скоро вернусь.

— Куда ты?

— Туда, — Римо махнул рукой в сторону дома.

— Ты не вернешься.

Римо сунул ключи в карман брюк. Торопливо переходя улицу, он слышал, как у него за спиной щелкнули замки на всех четырех дверцах машины.

Толпа бушевала, но запертые двери дома не позволяли проникнуть внутрь.

В вестибюле швейцар в ливрее размахивал руками, пытаясь отогнать толпу.

— Что тут происходит? — спросил Римо стоящего у края толпы молодого человека с обритой наголо головой и бандитской усатой рожей.

Парень окинул Римо взглядом. Лицо его скривилось, и он с видимым отвращением отвернулся, не издав ни звука.

— Давай попробуем еще раз, — самым любезным тоном произнес Римо. — Что тут происходит?

И подкрепил свой вопрос, сжав правой рукой парню мышцы по обе стороны позвоночного столба, в нижней его части.

От боли парень вытянулся и стал выше, чем был когда-либо в своей жизни.

— Они уделали преподобного Уодсона.

— Кто они?

— Не знаю кто. Его враги. Враги народа. Угнетатели.

— Что значит — уделали Уодсона?

— Он мертвый. Они убили. Зарезали. Пусти, больно.

Римо не пустил.

— Так «они» это сделали?

— Точно.

— А эти люди чего хотят? Зачем они тут маршируют?

— Они хотят справедливость.

— Они думают, что справедливости можно добиться, распевая лозунги?

Молодой человек попытался было пожать плечами. Ему показалось, что плечи его, поднимаясь, едва не отделились от позвоночника. И он отказался от попытки.

— Полиция еще не прибыла? — спросил Римо.

— Их только что вызвали.

— Спасибо. Приятно было побеседовать, — сказал Римо.

Он отпустил молодого человека и двинулся по периметру толпы. Если он войдет в дом через парадный вход, то тем самым откроет путь всей этой банде. У него за спиной молодой человек пытался восстановить дыхание и натравить толпу на Римо, но каждый раз, набирая воздух в легкие, чтобы крикнуть, он снова ощущал боль в спине. Так он понял, что молчание — золото.

Толпа колыхалась взад-вперед, и Римо колыхался вместе с нею, переходя с места на место. Его видели, потом теряли из виду, он появлялся и исчезал, не оставаясь ни в чьем поле зрения больше чем на долю секунды. Наконец он добрался до боковой улочки, огибавшей дом. Она была перекрыта массивными железными воротами высотой в восемь футов, с острыми штырями наверху, переплетенными колючей проволокой.