Я — Господь Бог

Закрыл за собой дверь и прошел дальше. Его глаза подобно кинокамере в который раз уже фиксировали каждую деталь, каждую мелочь, каждую краску.

Он провел рукой по Библии, лежавшей на письменном столе, потрогал брошенный на стуле свитер и наконец открыл шкаф и оказался перед скромным, развешанным на плечиках гардеробом Майкла.

Стоял, смотрел на его одежду и вдыхал запах человека, который с первого же мгновения покорил его и привлек к себе. Настолько, что в иные минуты приходилось отдаляться от него из опасения, что тот прочтет все его чувства на лице.

Джон закрыл шкаф и подошел к кровати. Провел рукой по покрывалу, и упал на постель лицом вниз, уткнувшись в подушку, на которой спал Майкл Маккин, и вдохнул всеми легкими.

Оставаясь один, он часто думал о Майкле, и ему не раз хотелось быть рядом с ним. А иногда, как сейчас, хотелось быть им.И он не сомневался, что, оставаясь тут, рано или поздно преуспеет в этом…

Где-то в его карманах зазвонил мобильник.

Он в волнении поднялся с кровати, словно звонок сигналил о том, что мир обнаружил его. Нашел дрожащей рукой телефон и ответил.

— Джон, это я, Майкл. Еду. Мессу вместо меня отслужит Пол.

Джон нервничал, как будто человек на другом конце провода мог увидеть, где он находится. Но, несмотря на волнение и растерянность, он все же заметил, что в трубке прозвучал не тот голос, который он привык слышать и который связывался в сознании с обликом Майкла. Сейчас он казался каким-то надтреснутым, или встревоженным, или и то и другое вместе.

— Майкл, в чем дело? С тобой все в порядке? Что-то случилось?

— Не беспокойся. Скоро приеду. Ничего не случилось.

— Хорошо. Тогда до встречи.

Джон выключил телефон и некоторое время смотрел на него, словно надеясь таким образом разгадать услышанное.

Он знал Майкла Маккина достаточно хорошо; когда что-то глубоко волновало священника, он переставал быть тем человеком, каким его знали все.

И сейчас, видимо, один из таких моментов.

Несмотря на заверение Майкла, будто ничего не случилось, Джон безошибочно угадал по голосу — что-то произошло.

Он вышел из комнаты, которая вдруг снова превратилась в самую обыкновенную, и прикрыл дверь. И за то время, пока спускался вниз, так и не смог избавиться от ощущения своей бесполезности и одиночества.

Глава 16

Вилка подцепила из кипящей кастрюли пару макаронинок.

Вивьен, стараясь не обжечься, поднесла их к губам и попробовала. Что надо! Сцедила воду и переложила спагетти в соус, ожидавший их на сковородке. Несколько минут подержала на большом огне, помешивая, пока не испарились остатки воды и блюдо не приобрело нужную консистенцию, как учила ее в детстве бабушка — та, что, в отличие от остальных членов семьи, не смирилась с превращением своей фамилии из Луче, что по-итальянски значит «свет», в английское Лайт.

Вивьен переставила сковородку на подставку и разложила спагетти по тарелкам. Она не стала накрывать на стол, а здесь же, на кухне, недалеко от плиты, постелила на столешницу бамбуковые салфетки и позвала племянницу:

— Готово!

В дверях появилась Санденс. Она только что приняла душ, влажные волосы блестели в ярком свете, па-давшем из окна, на ней были тенниска и джинсы, но и в них она выглядела королевой. Несмотря на некоторые отцовские черты, девочка казалась точной копией матери.

Красивая, стройная, хрупкая.

Трудно понять и легко ранить.

У Вивьен сжалось сердце. Бывали минуты, когда боль, словно внезапно расплавившийся сгусток крови, проникала повсюду, пронизывала ее целиком. Не иначе как наказание за все случившееся, сожаление о том, что могло быть и в чем отказала судьба. Насмешка над теми краткими мгновениями, когда она, как любой живой человек, находила, что жизнь прекрасна. Над мечтами, превращавшимися в ничто.

И все же она улыбнулась своей племяннице.

Она не должна допустить, чтобы утраченное повлияло на будущее, помешало сохранить то, что еще можно сберечь, подвергло опасности все, чего еще можно добиться.

Не всегда время залечивает раны. Вивьен порадовалась бы, если бы оно хотя бы не наносило новых. А обо всем остальном, что зависит только от нее, она позаботится сама. Не ради того, чтобы заглушить терзавшее ее чувство вины, а для того только, чтобы Санденс прислушалась к ней.

Девочка склонилась над тарелкой, вдыхая запах блюда, и ее волосы повисли над столом, словно плакучие ветви ивы.

— Что приготовила?

— Простейшее блюдо. Спагетти с помидором и базиликом.

— Ммм. Вкусно.

— Доверяешь?

Санденс подняла на нее чистые голубые глаза, смотревшие так, будто ничего и не произошло, будто эта чистота — их природное свойство, а не отражение света.

— У тебя всегда вкусные спагетти.

Она улыбнулась, жестом показав, что Санденс явно преувеличивает, села рядом, и они молча принялись есть.

Вивьен никогда напрямую не заговаривала с племянницей о том, что случилось. Для таких бесед имелся психолог, который шел долгим, трудным и далеким от завершения путем.

Иногда Вивьен спрашивала себя, а было ли все это на самом деле. Теперь она осталась единственной точкой опоры после того, как сестра Грета пала жертвой рано развившейся болезни Альцгеймера, уносящей ее все дальше в никуда.

Натан, отец Санденс, пустой номер, единственное, что умел, так это маскировать свое ничтожество. Он вскоре бросил семью, пытаясь позабыть то, что так никогда и не отпустит его. Правда, он оставил при этом достаточно денег на содержание жены и дочери. Хорошо зная его, Вивьен не раз думала, что это, по сути, самое большее, на что приходилось рассчитывать, и в любом случае, что бы еще ни проявилось с его стороны, все пошло бы во вред, а не в помощь.

Они закончили есть почти одновременно.

— Еще хочешь? Сделать бутерброд?

— Нет, я сыта. Спасибо, Ванни.

Санденс поднялась и направилась к телевизору, который Вивьен Лайт намеренно не включала во время еды. Теперь девочка взяла пульт, и в комнату ворвались изображения и голоса канала «Свидетель происшествия».

На экране возникла картина отчаяния и смерти.

Вивьен собрала тарелки и отнесла их в раковину. Кадры, сменявшиеся на экране, представляли собой неизбежное обобщение того, что они лично пережили, оказавшись совсем рядом с местом события.

Накануне вечером, когда от взрыва у всего мира перехватило дыхание и остановился весь городской транспорт, Вивьен сразу же включила радио, ожидая через несколько мгновений услышать, что произошло.

И действительно, после короткой вечности музыкальная программа, звучавшая в эфире, прервалась, уступив место сообщению о взрыве с немногими имевшимися на тот момент подробностями. Они молча слушали комментарии, глядя на сполохи пламени впереди, такие яркие, что, казалось, пылают и души людей, не только их вещи.

Пожар бушевал справа от машины, пока они ехали по Алфавитному городу на уровне Десятой улицы, вдоль реки и параллельно авеню Д.

Вивьен понимала, что вскоре движение в этой зоне перекроют, поэтому решила сделать круг, чтобы попасть домой, в Бэттери-Парк. Она проехала по Вильямсбургскому мосту, по всей Бруклин-Квинс-экспрессвей и через туннель выбралась в Даунтаун. Все это время они молчали, без конца переключая каналы, надеясь узнать что-то новое.

Приехав домой, бросились к телевизору. Изображения городского кошмара, появившиеся на экране, подтвердили то, чему они сами стали свидетелями.

Тетя и племянница смотрели новости до поздней ночи, обсуждая увиденное. Прослушали речь мэра и короткий комментарий в прямой трансляции из Белого дома, пока усталость наконец не пересилила отчаяние.

Они уснули вместе, в постели Вивьен, слыша грохот взрыва, вновь ощущая содрогание земли, когда рушилось здание, и казалось, конца и края этому ужасу не будет.

Вивьен открыла кран, пустив воду на грязные тарелки, и добавила несколько капель моющего средства. Пена возникала из ниоткуда, словно невинная игра, а она прислушивалась к голосам репортеров за спиной, которые не добавляли ничего нового к уже известным фактам, кроме того, что количество жертв продолжает расти.