Остров Зомби

— А это лучше пули, — продолжал настаивать министр юстиции. — Раз — и ничего!

— Мне не нужно «ничего». Должны оставаться трупы. А иначе что выставлять в деревнях крестьянам на обозрение, как научить их любить Папу Корасона всей душой и всем сердцем, если под рукой не будет трупов? Как? Без трупов нельзя управлять страной. Нет, лучше пули ничего не бывает. Она священна.

Корасон поцеловал кончики своих пальцев и медленно, словно распускающийся цветок, раскрыл ладонь. Он любил пулю. Первого человека он убил в девять лет. Тот был прикручен к столбу белыми простынями. Увидев девятилетнего мальчишку с огромным пистолетом 45-го калибра, он улыбнулся. Маленький Сакристо выстрелом стер его улыбку вместе с половиной лица.

Однажды к отцу Сакристо пришел американец из фруктовой компании и сказал, что тому нельзя больше оставаться просто бандитом. Он принес отцу какую-то невиданную военную форму. И коробку с бумагами. Отец Сакристо стал президентом, а бумаги — конституцией, оригинал которой и по сей день хранится в нью-йоркском офисе информационного агентства, где ее и сочинили.

Американская фруктовая компания какое-то время выращивала на острове бананы, а потом решила перейти на манго. Но на манго в Америке не оказалось большого спроса, и компания в конце концов убралась с острова.

Теперь стоило кому-нибудь заикнуться о правах человека, как отец Сакристо торжественно указывал на коробку с бумагами:

— Вот гарантия наших прав. У нас самые совершенные законы в мире. Разве не так?

И прибавлял, что если кто-нибудь не верит ему, пусть откроет коробку и сам убедится. Но все верили отцу Сакристо на слово.

Однажды отцу Сакристо донесли, что его хотят убить. Сакристо знал, где живет убийца, и они с отцом отправились туда, чтобы упредить врага. Их сопровождала личная охрана Сакристо в количестве пятидесяти человек. Назад Сакристо и охрана вернулись с телом президента. По их словам тот погиб, храбро сражаясь с врагом. Смерть наступила мгновенно — в перестрелке. Никому не показалось странным, что убит он пулей в затылок, хотя враг находился перед ним. А если кому-то и показалось, то он не стал докладывать об этом Сакристо, который теперь, наследуя власть, сам стал президентом.

Под предлогом выявления врагов, которые погубили его отца, Сакристо лично перестрелял тех генералов, которые хранили его отцу верность.

Сакристо любил пулю. Она дала ему все. И он не собирался слушать разные сказки про средства, которые надежнее пули.

— Клянусь жизнью, это так, — настаивал министр юстиции.

Жирное лицо Сакристо Корасона расплылось в улыбке.

— Конечно, я, может быть, преувеличиваю, — вдруг испугался министр, сообразив, что заигрался и рискует жизнью.

— Вот именно, — сказал Корасон.

Он не повысил голоса. Ему нравился просторный дом министра юстиции: неказистый с виду, изнутри он поражал воображение мраморной отделкой полов и ванных комнат и хорошенькими девушками, которые никогда не выходили на улицу.

Они отнюдь не были дочерьми министра. Так уж повелось, что если подданные не держали красавиц-дочерей под замком, президент или кто-то из его окружения мог воспользоваться ситуацией и лишить девушку невинности. Корасон был разумным человеком. Он мог понять отца, не выпускавшего дочь из дома, — значит, тот дорожил ею. Но зачем скрывать от чужих глаз совершенно посторонних девушек? В его представлении это был тяжкий грех. Безнравственно прятать красивую девушку от президента, твоего господина.

В конце концов министр юстиции доставил президенту аппарат, что был, по его словам, лучше пули. Его привез в тяжелом ящике миссионер из больницы в горах. Ящик представлял собой куб, сторона которого равнялась двум футам, и сдвинуть его с места было трудновато.

Миссионер — одновременно доктор и священник — жил на Бакье ухе несколько лет. Корасон приветствовал его в высокопарных цветастых выражениях, как и положено приветствовать служителя Бога, и попросил продемонстрировать свое волшебство.

— Но это не волшебство, господин президент. Все свершается по законам науки.

— Хорошо, хорошо. Начинайте. На ком испробуем?

— Раньше этот прибор помогал обрести здоровье, но он испортился. Не помогает, а даже... — Тут голос доктора дрогнул, и он закончил фразу очень печально: — Теперь он убивает, а не лечит.

— Дороже здоровья нет ничего. Имей здоровье, и у тебя есть все. Абсолютно все. Но давайте все же посмотрим, как он работает. Пусть убьет кого-нибудь. И тогда мы увидим, действительно ли он надежнее вот этого.

И президент любовно извлек блестящий хромированный пистолет 44-го калибра с перламутровой рукояткой, на которой выделялась президентская эмблема. Пистолет был к тому же заколдован и, как утверждали некоторые жрецы вуду, направлял пулю точно в цель, наделяя ее чуть ли не разумом и заставляя угадывать волю президента.

Президент поднес длинный блестящий ствол к голове министра юстиции.

— Некоторые утверждают, что твой ящик могущественней пули. Они готовы жизнью поклясться, правда?

Министр юстиции впервые осознал, насколько велик, устрашающе велик ствол 44-го калибра. Дуло глядело на него черным туннелем. Он представил себе, как из этого туннеля вылетит пуля. Правда, он не успеет ее увидеть. На другом конце ствола произойдет маленький взрыв, и — ба-бах! — мысли навсегда покинут его голову, ведь этот пистолет разносит мозг в клочья, особенно если пули отливают из мягкого свинца с маленькой полостью в середине, как у пуль «дум-дум». Вот и сейчас одна такая пуля ожидала своей очереди на другом конце ствола.

Министр юстиции слабо улыбнулся. Во всем этом была и другая сторона. Существовали западный и островной образы жизни. Последний уходил корнями в религию здешних гор, известную остальному миру под названием «вуду». Западный человек, воспитанный в преклонении перед магией науки, неминуемо вступал в конфликт с магией вуду.

Самолет — это продукт западной магии. И если он разбивался, то в результате действия магии островной. Это означало, что остров победил. Но если самолет приземлялся благополучно и особенно если на его борту находились подарки для президента, то снова торжествовал остров.

И сейчас старый надежный пистолет в руках Корасона и машина миссионера противостояли друг другу как местное волшебство и механизированная магия гринго, привезенная тощим и грустным доктором Пламбером.

В президентские покои — огромный зал с куполообразным потолком и мраморным полом, где торжественно вручались награды и принимались верительные грамоты послов и где иногда выпивавший лишку президент спал, тщательно заперев прочные, бронированные двери, чтобы никто не смог убить его во сне, — ввели свинью.

От этой недавно вывалявшейся в помоях свиньи премерзко пахло, засохшая грязь свисала с ее массивных боков. Двое солдат направляли ее в нужную сторону длинными палками с острыми наконечниками, чтобы она ненароком чего-нибудь не опрокинула.

— Теперь показывай, — приказал Корасон.

Было заметно, что он не верит в успех.

— Показывай! — в отчаянии повторил министр.

— Вы хотите, чтобы я убил свинью?

— У нее нет души. Начинай, — потребовал Корасон.

— У меня только раз получилось, — сказал доктор Пламбер.

— Неважно, сколько — раз, два, тысячу... Начинай. Давай, давай, — торопил миссионера министр юстиции.

Доктор Пламбер повернул выключатель, который приводил в действие небольшой генератор. Три четверти прибора занимало устройство, вырабатывающее электрический ток — в цивилизованной стране его с успехом заменили бы провод, штепсель и розетка. Но здесь, в Бакье, ничто не давалось без труда. У доктора Пламбера было тяжело на душе. Прошло только два дня со времени ужасной гибели Беатрисы, и в его памяти она с каждой минутой становилась все прекраснее. В своем воображении он добился того, в чем не преуспела сама несчастная жертва, тщетно прибегавшая к специальным кремам, упражнениям и поролоновым лифчикам: в его воображении у нее была грудь.