Пятерка

— Тогда мы оказались бы в текущей ситуации, что аннулирует твой вопрос.

Джордж вымученно улыбнулся:

— Понятия не имел, как мало тебе нужно для счастья.

— Ну, дело-то не во мне, не в том, доволен я или нет. Так ведь? — Кочевник ждал ответа от Джорджа, но Гений-Малыш молчал, и тогда Кочевник наклонился к нему: — Глаза-то у меня есть. И мозги еще не пропил. И групп видал достаточно, чтобы понимать, когда человек начинает на сторону смотреть. Так вот, будь братом и скажи мне правду. Кто тебя зовет?

— Не тот, кто ты думаешь.

— Скажи.

Лицо Джорджа исказилось страдальческой гримасой. Он затянулся остатками сигареты, выдул серый дым, закрутившийся надписью неведомой каллиграфии, и вдавил окурок в кирпичи.

— У моего двоюродного брата Джеффа в Чикаго есть контора, называется «Аудио эдвэнсез». Ставят аппаратуру в филармониях, конференц-залах, в церквях, в общем, где она нужна. Микшеры, колонки, блоки эффектов — все, что надо, короче. Ну и обучение, как с этим работать. В общем, не бедствует. — Джордж замолчал, провожая взглядом пролетевший по шоссе «харлей». На седоке сверкал ярко-красный шлем. — Ему нужен представитель на Среднем Западе. И завтра в десять утра он уже должен знать, согласен я или нет.

Кочевник молчал. На миг он застыл неподвижно, думая, что все, все понял неправильно. Он думал, что Джорджа охмуряют — переманивают, если угодно, — в другую группу. Грешил на «GinGins», или «Austin Tribe», или «Sky Walkers», или любую из нескольких сотен иных, с которыми приходилось выступать на одной сцене и которые уволили менеджера и теперь хотят перетащить Джорджа, обещая огни рампы, отличную травку и отвязный секс под кайфом.

Ан нет, дело хуже. Потому что зовут в реальный мир, а не в искусственную жизнь, и Кочевник по глазам Джорджа видел, что он не будет стараться оттянуть наступление десяти утра.

— Господи… — У Кочевника пересохло во рту. — Ты все бросаешь?

Джордж сидел, отвернувшись, глядя в землю. Бисеринки пота собрались у него на висках в нарастающем жаре дня.

— Что я могу сказать? — Других слов у него не нашлось.

— Можешь сказать, что да, можешь — что нет. Ты все бросаешь.

— Да, — кивнул Джордж, лишь слегка приподняв подбородок.

— Мы отлично выступили вчера! — Сказано было с силой, но не с громкостью. Кочевник подался ближе, лицо у него напряглось. Очки он снял, и глаза оказались яростно-синие, как небо Техаса, горящие гневом — и отчаянием. — Послушай, ладно? Вчера же на нас билеты продавались! Мы произвели фурор, мы! Чего ж ты?

— Да, — согласился Джордж, не поднимая головы. — Выступили классно. Продали сколько-то билетов, сколько-то дисков и сколько-то футболок. Завоевали сколько-то новых фанов. Держали зал в напряжении. Что да, то да. И то же самое будем делать в Уэйко, то же самое — в Далласе. А потом в Эль-Пасо и в Тусоне, в Сан-Диего и в Лос-Анджелесе, в Фениксе и в Альбукерке, и еще где попало… И всюду отлично выступим. Обычные накладки и лажания, лопнувшие струны, проблемы со звуком, гаснущие юпитеры, пьяные лезут в драку, малолетние девки — в койку. Кто бы сомневался.

Тут Джордж наконец поднял голову и посмотрел Кочевнику прямо в глаза, и тот подумал: когда же это Гений-Малыш налетел на свою стену? На последнем турне по юго-востоку, когда два клуба отменили выступления в последнюю минуту и пришлось делать концерт из ничего и где попало — на самом деле как нищим на улице, чтобы на бензин заработать? Или в той дыре в Дайтона-Бич, под рыбацкими сетями и пластиковыми меч-рыбами, когда пьяные байкеры начали швыряться банками пива и положили конец выступлению, а появление полиции стало прелюдией к столкновению между скинхедами и дубинконосцами? А может, когда на фривее к югу от Майами у «Жестянки» лопнула шина, тошнотворное небо стало лиловым, поднялся ветер и завыли вдали штормовые сирены? Или что-то тихое, простое и внезапное, типа жучка в коробке предохранителей или вылетевшего микрофона? Загаженный пивом и блевотиной пол? Кровать без простыней с пятнами на матрасе? Может, стена Джорджа была построена из серых шлакоблоков, с печальными коричневыми потеками на черепице сверху и осыпавшейся крошкой у подножия?

А может быть — всего лишь может быть, — стена у Джорджа оказалась человеческой, и просто не пришел на назначенную встречу какой-нибудь тип из компании звукозаписи.

Может быть.

— Ну так, в общем, мне тридцать три. — Джордж говорил тихим, спокойным, усталым голосом. Прищурился на солнце. — Часики тикают, Джон. Да и твои тоже, если честно.

— Я не так, блин, стар, чтобы не делать того, что люблю делать! — хлестнул он как бичом. — И мы же видео сняли! Боже ты мой, Джордж, мы же сняли видео!

— Да, видео — это хорошо. Это о’кей. Но нас и раньше снимали, Джон. С чего ты решил, что именно этот ролик станет волшебной пулей?

Где-то под сердцем завертелся вихрь злости. Кровь застучала у Кочевника в висках. Хотелось схватить Джорджа за грудки и дать по морде наотмашь, чтобы этот пустой бизнесменский взгляд убрался к чертям, чтобы вернулся старый друг Джордж. Но он огромным усилием сдержал себя и сказал едко:

— Ты же больше всех хотел его снять. Забыл уже?

— Не забыл. Песня хорошая. Классная песня. И видео тоже классное. Нам нужен видеоряд, и он стоил каждого затраченного на него цента. Но я не знаю, изменит ли это нашу игру, Джон. В том смысле, в котором ты думаешь.

— Так, ладно, черт побери, но неужто нельзя было мне сказать до того, как мы туда ухнули две тысячи долларов?

— Я ничего тебе не могу сказать такого, чего ты сам не знаешь, — ответил Джордж. — Сам понимаешь, все на свете — игра. Все на свете — бросок костей. Да, у нас есть классная песня и классное видео, и я надеюсь на лучшее. Но сейчас я тебе говорю другое: это мой последний выезд. — Он помолчал, давая Кочевнику это осознать. Когда в ответ Кочевник не дал ему по морде и не схватил за горло (Джордж хорошо знал его знаменитые вспышки, подобные взрыву сверхновой), он сказал: — Потом я пойду к своему братцу и буду у него представителем. А до того, обещаю тебе, клянусь тебе, как брату клянусь, что буду работать как работал, как всегда. Буду прыгать, когда надо прыгать, и давить любого паразита, которого надо будет раздавить. Я, ребята, буду заботиться о вас, как всегда. О’кей?

Прошло несколько секунд, и кто-то подошедший сзади сказал:

— Ну, о’кей так о’кей.

Джордж слегка вздрогнул, но Кочевник и ухом не повел. Они оглянулись — спокойно, никак не показывая, что их застали врасплох, ничем не выдавая, что говорили о чем-то важном, — и увидели Берк, обратившую к ним такое же равнодушное лицо. Одета она была в линялые джинсы и винного цвета майку. Она родилась двадцать шесть лет назад в Сан-Диего, ростом была пять футов девять дюймов, волосы — черные, волнистые, такие густые, что расческа проходит с трудом, — носила очень коротко, и глаза под невыщипанными черными бровями были только чуть светлее волос. Справа на шее у нее виднелась вертикальная татуировка на санскрите, которая, как объясняла Берк, значила «Открыта моменту», — хотя весь ее вид скорее наводил на мысль о двери, запертой на засов. Крепкие руки и сильные пальцы французских крестьян, кровь которых текла в ее жилах. Сами эти жилы проступали под белой кожей предплечий и кистей синими каналами. Она в группе была ударником, и тяжелые лепные бицепсы не оставляли сомнения в физической силе. «Кирпичной стеной», как любил называть ее Майк, она была благодаря хорошим генам, правильному питанию и пробежке в несколько миль при любой возможности.

— Вот чего, — сказала Берк. — Ариэль хочет подарить нашей официантке футболку.

Джордж встал, выудил из кармана ключи и бросил ей.

— Скажи ей только, чтобы никаких бесплатных дисков. Понятно?

Берк ушла, не сказав ни слова. В трейлере вместе с аппаратурой ехала пара ящиков с футболками и дисками. Футболки всех размеров, красные, поперек груди черный отпечаток ладони с расставленными пальцами и надписью «The Five» шрифтом, напоминавшим вдавленные отпечатки пластиковой ленты «Даймо».