Астральный летчик

— Колонна! Слушай мою команду! Поход на Дворцовую отменяется. Всем разойтись. Правый фланг отходит к Спасу на Крови. Левый — к Апраксину. Все поняли? Выполнять!

Мокрый десант угрюмо молчал.

— Сука! — крикнул пожилой афганец с медалью. — Братаны, опять нас предали!

Братаны зашевелились.

— Правый — к Спасу. Левый — к Апраксину! Быстро! Выполнять!

— Сука!

— Ни шагу назад, братаны!

— Кто был под Кандагаром, ко мне!

Десант начал рассредоточиваться по группам. Ветераны к ветеранам, салаги к салагам. Закружился голубой водоворот.

И в этот момент ОМОН расступился. В лоб ударили третья и четвертая линия. Рассекая струи ливня, хлестали наотмашь дубинки. Одних гнали к Спасу. Других к Львиному мостику. Десант отступал по каналу имени растерзанного толпой известного поэта Грибоедова.

И снова застонал Невский. Началась настоящая мясорубка…

Младший сержант разведроты энской десантно— штурмовой бригады Андрей Балашов вернулся в Питер двадцатого июля. Только двадцатого. А по приказу должен был в начале мая. Но в бригаде был некомплект. Это во-первых. А во-вторых, его разведрота должна была «зачистить» один аул. Памятный еще по стихам Михаила Юрьевича Лермонтова. Отомстить за погибших там в феврале братанов. Это, как говорится, дело святое. И дембеля не роптали. «Зачистили» как положено.

И грязные, пыльные, пропахшие порохом, с обожженными РПГ лицами, погрузились в Моздоке в транспортный ИЛ-76. Вместе с тремя деревянными ящиками. Командовал ящиками чужой пьяный армейский прапор. В последний раз командовал. Ящики летели домой, по адресам, написанным на торцах черной краской. В неподъемных ящиках были цинковые фобы — сынки возвращались на родину «грузом 200»…

Сутки Андрюша, не раздеваясь, спал на родном продавленном диване, на зеленой тенистой улице имени Петра Лаврова. Ставшей теперь опять Фурштатской.

Мать сутки ходила по комнате на цыпочках, только кроссовки с ног сына стащила. Сутки глядела на его черные руки, обхватившие подушку, и молчала. Только качала головой и вздыхала. На вторые сутки не выдержала. Нужно было работать. Год назад ее уволили из морского КБ по сокращению штатов. Теперь она работала дома. Перешивала на старенькой машинке вещи подругам и знакомым. Мать сняла голубое детское байковое одеяло, Андрюшино еще, с бабушкиного «Зингера» и качнула широкую ажурную педаль. Закрутилось, разбрызгивая солнечных зайчиков, никелированное колесо.

Андрюша тут же вскинулся на диване, тряхнул головой и оскалился:

— Ма… Ты так не строчи… Я же в холодном поту проснулся… Слышу — стреляют… А под подушкой автомата нет…

В тот же день Андрюша сходил в знакомую с детства баню на Чайковского. Раньше в бане пахло вениками и «Шипром» из парикмахерской, гудели шкафы-автоматы с газированной водой, под сытыми фикусами в голубых кадках отдыхали напарившиеся на неделю инвалиды с костылями, старушки с личными эмалированными тазами, молодые румяные мамаши закутывали в платки обалдевших от жара и гула мыльной волооких краснощеких девчонок…

Теперь в бане пахло шашлыками и пивом. В парной было пусто. Сытые мужики в простынях через плечо, как римляне в тогах, сидели в предбаннике за накрытыми, как в ресторане, столами. Курили. Глядели по видику порнуху.

Андрюша от души нахлестался веником. Рычал, стонал, хрюкал, еле влез на кафельный высокий бортик проточного бассейна. Сложил руки над головой, шарахнулся в воду. Дух захватило, по затылку побежали мурашки…

Мать с его. «командировочных» к чаю купила торт «Сказка» — черное полено, обросшее кремовыми грибами. Мать у него ничего не спрашивала, а Андрюша и не мог ей ничего рассказать. Не то что не хотел, а просто не мог.

Андрюша, разомлевший, сидел на диване, перелистывал толстые картонные страницы бархатного голубого дембельского альбома. На него глядели веселые и грустные, дурашливые и серьезные, хитрые и простодушные морды братанов. Многие фотографии были аккуратно обведены черным фломастером.

— Андрюша, ты отдохни недельку. Денег пока хватит. А потом иди в университет восстанавливаться. Скоро август.

Андрюша захлопнул бархатный альбом, положил его на этажерку.

— Ма, а чего мне там делать? С этими малолетками?

Мать засмеялась, взъерошила его мокрую челку:

— С малолетками? А сам-то ты кто? Двадцать два всего…

Андрюша пригладил челку, вздохнул:

— Я, мам, уже старый. Наш комроты говорил, в вашем возрасте, сынки, уже лошади дохнут…

Мать замерла. Хотела улыбнуться и не могла. Встала с дивана.

— Дурак он. — И вышла на кухню.

Больше они с матерью не разговаривали в тот вечер. Обедали, опять пили чай с тортом, молча смотрели по телику ее любимый сериал «Санта-Барбара».

На следующий день Андрюша пошел на набережную Кутузова, напротив «Авроры», на Молодежную биржу труда. Нервная, уставшая от одуревшей от безделья молодежи бледная девица подробно записала Андрюшины данные, все, что он ей рассказал:

«Образование — незаконченное высшее… Английский — разговорный. Водитель категории В, С. „УАЗ", „ЗИЛ", БМД. Гранатометчик, пулеметчик, снайпер».

Девица записала все это и нахмурилась. Очки сползли на кончик носа.

— И куда же вас с такими данными? В партизаны?

— Может, кому понадобится?

Девица поправила очки, бросила ручку, укоризненно взглянула на Андрюшу:

— Вы смеетесь, а у меня работа!

Андрюше стало жалко бледную девицу, он успокоил ее:

— Я не смеюсь, девушка, честное слово. Я три дня как с войны. Мне работа нужна.

Девица воспрянула духом от своей значимости. Строго поглядела на Андрюшу:

— Зачем же вы мне плели про пулеметы?

— Вы сами просили подробно рассказать все, что я умею делать.

— Это разве профессии? — скривилась девица.

Андрюша обиделся:

— А вы сами пробовали бээмдэшку водить?

Это девица приняла за шутку и весело рассмеялась. Заполнила на него новую карточку. Из всех Андрюшиных «умений» оставила только «английский разговорный» и «водитель категории В, С». Обещала звонить.

Ему позвонили через пару дней: на его «умения» нашелся клиент. Клиент ожидал Андрюшу прямо у его дома в аккуратной «шестерке» с душистой елочкой на ветровом стекле…

За рулем сидела деловая, хорошо сохранившаяся, в меру намазанная женщина. Андрюша сел рядом с ней. Она оглядела Андрюшу внимательно и строго провела языком по алым губам. Андрюша отвернулся от ее пристального взгляда, подумал с усмешкой, что зря не приписал на бирже после своих «умений» — «Интима не предлагать».

Но женщине был нужен не интим. Она спросила недоверчиво:

— Мальчик, ты правда с войны? Ты убивал?

— А что, по-вашему, на войне делают? — обиделся Андрюша.

Женщина довольно тряхнула седой прядью:

— Я плачу тебе пятьсот баксов.

— За что?

— Как за что? — удивилась женщина. — За это!

Она открыла сумочку, достала связку ключей, протянула их Андрюше.

Андрюша глядел на ключи и молчал. Женщина ему четко объяснила:

— Это от квартиры. К восьми он уже в отключке. Валяется в средней комнате на тахте. — Она достала из сумочки тяжелый ПМ, положила его на колени Андрюше. — Войдешь — стреляй прямо в башку… В поганую башку… И уходи. Дальше мои проблемы.

Ключи позвякивали на указательном пальце с красным перламутровым ногтем.

— Это ваш враг? — спросил ее Андрюша.

— Да. Муж, — спокойно ответила женщина. — Совсем оборзел… Третий месяц пьет без выходных… Ублюдок… — Женщина строго глядела на Андрюшу, требовала понимания.

Андрюша кивнул:

— Понимаю. С такой падлой запьешь, — и вышел, громко хлопнув дверцей.

Еще неделю Андрюша честно сидел у телефона. Ждал, тупо глядя в экран телевизора, курил. Постоянной девчонки у него не было, ни одноклассникам, ни сокурсникам звонить не хотелось. Перед глазами стояли голубые горы. Истекающие кровью, орущие человечьими голосами овцы на каменистой горной дороге. В общем, всякая чушь…

Второго августа Андрюша поднялся в шесть утра, выгладил загодя выстиранный камуфляж и тельник, одолжил у матери десятку из «командировочных», надел на затылок голубую беретку и пошел к Московскому вокзалу.