Признание

Благодаря растущему влиянию Элиаса и вследствие ослабления здоровья владельца газеты редакция выступила в поддержку избирательных прав афроамериканцев, а также за равенство оплаты труда и достойное жилье для чернокожих. Аргументы Генри были убедительными, доводы — вескими, и читатели постепенно осознали, что он намного умнее их. В 1966 году он купил газету и десять лет владел ею. Элиас Генри стал опытным адвокатом и авторитетным политиком, пользовавшимся заслуженным уважением. Многие белые не разделяли взглядов Элиаса, но не решались открыто бросить ему вызов. Когда школы в конце концов стали общими, а многолетняя разъяснительная работа Элиаса Генри дала плоды, сопротивление белых в Слоуне постепенно ослабло.

После избрания судьей он продал газету и спокойно, но уверенно отправлял правосудие, которое отличалось жесткостью к жестоким, строгостью к тем, кто этого заслуживал, и участием к случайно оступившимся. Поражение на выборах, когда Элиаса Генри обошла Вивиан Грей, обернулось для него нервным расстройством.

Будь он судьей, Донти Драмма ни за что бы не признали виновным. Генри бы сразу узнал об аресте. Он бы изучил признание и обстоятельства, при которых оно было сделано, и пригласил Пола Коффи на беседу с глазу на глаз в свой кабинет, где однозначно дал бы понять окружному прокурору, что дело развалится в суде. Признание было неконституционным и присяжным представлено не будет. «Продолжай искать, Коффи, потому что убийца все еще не найден».

Судья Генри смотрел на толпу, собравшуюся у здания суда. Одни чернокожие, если не считать нескольких репортеров. Кругом злые лица. Белые попрятались и не выражали сочувствия. Город был расколот, а он так надеялся, что до этого никогда не дойдет.

— Да поможет нам Бог, — пробормотал Элиас Генри.

Следующим слово взял Паломар Рид, вице-президент объединения школьников, учившийся в выпускном классе. Он начал с традиционного осуждения смертного приговора и перешел к резкой критике смертной казни, особенно в ее техасском варианте. Хотя он был довольно многословен и не так искушен в ораторском искусстве, как другие выступавшие, но толпа встретила его слова с одобрением. Вскоре Паломар доказал, что пришел не с пустыми руками. Глядя в листок бумаги, он начал называть по именам чернокожих игроков школьной футбольной команды. Те выходили к трибуне в темно-синей форме «Слоун уорриорз» и занимали место на нижних ступеньках. Когда двадцать восемь человек выстроились в ряд плечом к плечу, Паломар сделал сенсационное заявление.

— Эти игроки стоят здесь вместе, чтобы выразить солидарность с Донти Драммом, одним из воинов Слоуна, [16]африканским воином. Если жителям этого города, округа и штата все-таки удастся лишить Донти Драмма жизни завтра вечером вопреки закону и конституции, то эти воины не примут участия в игре в пятницу против Лонгвью.

В едином порыве толпа так взревела, что стекла в окнах здания суда задрожали. Паломар взглянул на игроков, и все двадцать восемь по команде стянули с себя спортивные свитеры и бросили их под ноги. Под свитерами на всех были белые футболки с портретом Донти Драмма, а ниже крупными буквами выведено: «НЕВИНОВЕН». Игроки расправили плечи и, сжав кулаки, стали стучать ими по груди. Толпа снова восторженно взревела.

— Завтра мы не придем на занятия! — закричал Паломар в микрофон. — И в пятницу тоже! Игры в пятницу не будет!

Митинг транслировался по местному телеканалу, и почти все белые прильнули к экранам телевизоров. В банках и школах, домах и офисах — везде раздавались возгласы:

— Они не могут так поступить!

— Конечно, могут! Кто им помешает?

— Они зашли слишком далеко!

— Нет, это мы зашли слишком далеко!

— Так ты считаешь, что он невиновен?

— Я не знаю. И никто не знает. В этом-то и проблема. Слишком уж много сомнений.

— Но он признался!

— Тела так и не нашли.

— А почему нельзя перенести казнь на несколько дней, дать отсрочку или как это там называется?

— Зачем?

— Чтобы дождаться конца футбольного сезона.

— Я бы предпочел, чтобы бунта не было.

— Если они поднимут бунт, то попадут под суд.

— Я бы на это не рассчитывал.

— Город вот-вот взорвется.

— Пусть их выкинут из команды.

— Да кем они себя вообразили, если хотят сорвать игру?

— У нас есть сорок белых ребят, которые могут сыграть.

— Что верно, то верно.

— Тренер обязан выкинуть смутьянов из команды.

— А если откажутся ходить в школу, то пусть их арестуют!

— Отлично! Все равно что подлить масло в огонь!

В школе тренер смотрел трансляцию в кабинете директора. Тренер был белым, директор — черным. Оба молчали.

В полицейском департаменте в трех кварталах от здания суда по Мейн-стрит шеф полиции Джо Редфорд смотрел телевизор вместе со своим заместителем. Штат полицейских насчитывал сорок человек, и тридцать из них с тревогой наблюдали за собравшимися на митинг прямо на площади.

— Казнь состоится? — спросил заместитель.

— Насколько мне известно, да, — ответил Редфорд. — Я разговаривал с Полом Коффи час назад, и он считает, что задержек не будет.

— Нам может понадобиться помощь.

— Не думаю. Ну, бросят пару камней, и все успокоится.

Пол Коффи смотрел трансляцию у себя в кабинете. Он был один, на столе перед ним лежали сандвичи и чипсы. Его офис находился в двух кварталах от здания суда, и до него доносился рев толпы, когда люди реагировали на что-то особенно бурно. Он считал такие сборища неизбежным злом в стране, дорожившей Биллем о правах. Граждане имели право собираться, если, конечно, получали разрешение, и выражать свое мнение. Те же законы, что защищали это право, охраняли и отправление правосудия. Задачей Коффи было преследовать преступников и отправлять их за решетку. А если преступление оказывалось особо тяжким, то законы штата предписывали ему обеспечить возмездие и требовать смертной казни. Так он и поступил в случае с Донти Драммом. Коффи не испытывал ни сожаления, ни сомнений, ни малейшего чувства вины из-за своего поведения на суде. Его правоту подтвердили многочисленные апелляционные суды. Десятки опытных юристов изучили каждое слово, произнесенное на судебном процессе, и утвердили приговор. Коффи не терзали муки совести. Он сожалел, что их связь с судьей Вивиан Грей обернулась для нее такими неприятностями, но никогда не сомневался в верности принятых ею решений.

Коффи скучал по ней. Их роман не выдержал скандала — она уехала и больше с ним не общалась. Его прокурорская карьера тоже скоро закончится, и он переживал, что уйдет в отставку на фоне волнений в городе. И все же казнь Драмма станет вершиной его карьеры, достойным завершающим аккордом, и жители Слоуна, во всяком случае белые, будут вспоминать о нем с благодарностью.

Завтрашний день обещал стать для него настоящим триумфом.

Сотрудники адвокатской конторы Флэка следили за ходом митинга по телевизору в конференц-зале, и после его завершения Робби ушел к себе в кабинет с недоеденным сандвичем и диетической колой. Секретарша аккуратно разложила на столе уведомления о десятке поступивших звонков. Его внимание привлекли звонки из Топеки, и он вспомнил о письме. Отложив сандвич, Робби взял трубку и набрал номер сотового преподобного Кита Шредера.

— Кита Шредера, пожалуйста, — сказал он, когда на другом конце взяли трубку.

— Это я.

— Вас беспокоит Робби Флэк, адвокат из Слоуна, штат Техас. Мне передали, что вы звонили, и, по-моему, от вас пришло электронное письмо несколько часов назад.

— Да, спасибо, что перезвонили, мистер Флэк.

— Зовите меня Робби.

— Хорошо, Робби. А я — Кит.

— Отлично, Кит. Где тело?

— В Миссури.

— Послушайте, Кит, у меня совершенно нет времени, и мне кажется, что наш разговор — это пустая его трата.

— Возможно, но я прошу лишь пять минут.