Крики в ночи

Я вернулся назад в спальню, Эмма сняла ночную рубашку и лежала в постели обнаженная. Влажность окутала ее с ног до головы.

— Думаю, я поеду домой сейчас же, — произнесла она решительно.

— 14 —

Прошло еще одиннадцать дней. Они показались мне длиною в целую жизнь. Мне удалось забронировать для Эммы место на авиарейс из Тулузы, что означало двухчасовую поездку по горным дорогам, а затем по магистральному шоссе.

Ле Брев сидел в доме, наблюдая за нашими сборами.

— Я никуда не уезжаю, инспектор. Но моя жена решила вернуться домой…

— A-а. Думаю, что это самое лучшее для нее, — заметил он.

Когда мы остались одни в гостиной, я набросился на Ле Брева.

— Вы нам ни в чем не помогли, — отчитывал я его. — Она ждала новостей, а вы…

Он потер рукой подбородок:

— Расследования требуют времени.

— Черта с два они чего требуют. Что здесь происходит, черт побери? Как погибли дети Сульта?

Ле Брев отреагировал мгновенно:

— Кто рассказал вам, чьи это были дети?

— Скажем так, я просто выяснил.

— Это не ваше дело!

— Зачем тогда было показывать мне ту поляну?

Он уставился на деревья вдалеке, затем на меня.

— Мне казалось, что это может взволновать вас, — пояснил он. — И я увидел, что так и случилось. Где вы услышали эту историю?

— Прочитал в газетных репортажах.

Он продолжал поглаживать подбородок.

— Ага. Так, значит, вы читаете по-французски.

— Немного. Но мне помогают.

— Можете не тревожиться, — ответил он. — Для вас в этой истории ничего нет.

И это все, что он мог сказать.

Я отнес чемодан Эммы в машину. Она упаковала только одну сумку, другие вещи остались со мной. Клеррар обещал к концу двух недель заказать для меня номер в небольшом отеле, тогда я перевезу все вещи туда. Даже отъезд Эммы вновь возродил ужасы тех двух ночей: первой, когда исчезли дети, и второй, когда унесли собачку Сюзи.

Я надавил на Ле Брева, требуя объяснить причину исчезновения жандарма, но он рассказал то же самое, что и Клеррар:

— Он преследовал машину, месье. Кто-то хотел совершить кражу.

— Кражу? Но не Шоколадку же и книжки с комиксами хотел он украсть.

— Возможно, месье. Дежурный сказал, что видел чью-то фигуру. Затем вы сбили его с толку. Он выбежал и заметил машину. Он прыгнул в свою и бросился в погоню. Но в конце концов потерял ее.

— Он придумал все это, да?

— Вы можете думать все, что вам угодно, месье.

— Все это чушь собачья, — рубанул я. — Парень был парализован ужасом. Я же чувствовал его страх.

— Да прекратите вы! Вам лучше съехать из этого дома. Здесь слишком много воспоминаний. Тогда мы снимем охрану.

— Не нужна мне ваша охрана! — вскипел я. — Он пришел не за нами. Знаете же, что он пришел даже не за одеждой, а за любимой игрушкой Сюзи и книгами Мартина. О чем вам это говорит?

— Возможно, месье, ему помешали, прежде чем он продвинулся дальше.

— Угу. Значит, он взял пушистую собачку и?..

— Как сувенир, может быть. В темноте, месье.

Должно быть, у меня на лице отразилось то, о чем я думал. Я не доверял ему, а он считал, что я замешан в этом. Этот коротышка по-своему пытался вывести меня на чистую воду.

И сейчас, захлопнув дверь машины, я видел, что он наблюдает за мной из окна, поэтому у меня невольно возникла мысль, что он может приставить к нам „хвост“. Но он лишь помахал рукой, когда я выезжал из ворот.

Эмма восприняла все это по-своему, даже не оглянувшись.

— Они не найдутся, — с горечью произнесла она.

— Найдутся, найдутся.

Но живые или мертвые — этого я сказать не мог. Я заставлял себя продолжать поиски, я не хотел сдаваться, но для Эммы они уже были потеряны.

В аэропорту она едва произнесла несколько слов. Я все же позвонил ее родителям и выложил известия, которые глубоко потрясли их.

— О Господи! Мы читали что-то в газетах, но и подумать не могли, что это о вас. Никогда так не думаешь. В заметках просто говорилось, что пропали двое детей, но где или чьи дети — об этом ни слова.

Я договорился, что отец Эммы встретит ее в аэропорту „Хитроу“, и представил себе Джеральда с его прямой спиной, заключающего дочь в объятия и везущего ее в Хэмпшир.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Она шла рядом со мной к выходу на посадку. Люди смотрели на нас с провинциальным любопытством, будто мы только что поссорились.

— Эмма, мне будет очень не хватать тебя.

Она посмотрела на меня так, словно я прокаженный лжец, и не попыталась даже поцеловать меня:

— Мне позвонить Бобу Доркасу?

— Можешь позвонить, если хочешь. Он знает, что произошло. Скажи ему, что я остаюсь здесь, пока полиция не выяснит что-нибудь. Не важно что, — добавил я в отчаянии.

— Хорошо.

— И, дорогая…

— Что?

— Я люблю их так же сильно, как и ты…

У меня перехватило дыхание. Мартин и Сюзанна стали частью нашей жизни, отзвуками нашего собственного существования. Мы наблюдали это незаметное сходство в усмешках или вспышках гнева. Больше не будет никаких игр. Мне пришлось утереть слезы с глаз.

— Я пошла, — сказала она.

— Поцелуй меня.

Она поколебалась, затем быстро прикоснулась губами к моей щеке и пошла к самолету.

— Эмма, я позвоню. Передавай всем привет от меня.

Но она уже ушла на посадку.

Я чувствовал себя опустошенным, пока ехал назад, чтобы прибраться в доме. Я возвращался через Понтобан и Сен-Максим, они казались вполне нормальными городами: магазины открыты и полны товаров, девочки в летних нарядах, мальчишки, с криком гоняющиеся за мячом, но внутри меня засел страх, страх, что я потерял своих детей, Эмму и самого себя, даже не зная за что. С Ле Бревом я далеко не уйду, но мне хотелось выяснить все с Клерраром. Нужно было заставить полицию отказаться от мысли, что эти ночные вторжения были какой-то случайностью, совпадением, дурацким стечением обстоятельств.

Ладно. Значит, мне нужно теперь прижать их к стенке. И полицию, и кое-кого еще, но с отъездом Эммы дом наш вдруг стали обходить. Ни Ле Брев, ни Клеррар не появились в нем ни на следующий день, ни через день. Я хотел поймать их в Понтобане, но события помешали мне, так как теперь история о пропавших детях приняла национальные масштабы. На это потребовалось время, но все-таки это произошло, поэтому и Эммины родители узнали о происшествии, когда репортеры добрались до Лондона. Первые охотники за новостями из парижских еженедельников появились после обеда, затем в течение нескольких дней дом подвергался нашествию собкоров британской и американской прессы. Нежелательные лица шныряли повсюду с камерами и вспышками, окружив усадьбу целой коллекцией машин, взятых напрокат. Парни в рубашках с короткими рукавами, ребята, чующие сенсацию, и женщины в облегающих бедра брюках. Это произвело известное впечатление на дежурного жандарма, и я теперь не чувствовал себя одиноким. Журналисты непременно хотели увидеть, где все это случилось, и заполучить фотографии детей. И Эммы тоже. Меня щелкали непрерывно, как Фрэнка Синатру. Им, казалось, числа не было, один приезжал за другим.

Я провожал их в кухню, показывал спальни детей, указывал на рощицу. Я хотел, чтобы они все это увидели своими глазами, чтобы почувствовали боль за то, что случилось, хотел, чтобы все факты всплыли в прессе, надеясь, что объявится какой-нибудь свидетель, кто-то, заметивший похитителей.

Несколько дней наша история не сходила с первых полос и явилась главным событием в телевизионных новостях. Из Парижа приехал посол США, чтобы выразить соболезнование и свое участие. Меня снова и снова фотографировали во всех ракурсах, внутри дома и снаружи.

Я предупредил по телефону мать Эммы, что репортеры могут появиться и у них. Я специально звонил им из „Трех апельсинов“, чтобы сказать, что наша история получает все большую огласку.

— Я знаю. Она опубликована в „Дейли телеграф“.