Прыжок над пропастью

– Ты прослушиваешь мои разговоры?

– Не без основания.

– Какого черта?! Кто дал тебе право думать, что ты имеешь право шпионить за мной? Так вот почему ты ударил ребенка! Трус! Ты избил сына, потому что это легче, чем бить меня?

Росс резко вскочил с места; стул на колесиках откатился в дальний угол комнаты.

– Ах ты, сука! Мне совсем нетрудно избить тебя!

– За что ты ударил Алека? Как ты посмел его бить?!

– Ты не справляешься со своими обязанностями, мать твою!

– Не смей ругаться!

– Позволяешь ему расшвыривать его гребаные игрушки по всему дому, а сама тем временем развлекаешься с любовниками! – Он начал угрожающе приближаться. – Кому-то нужно приучать ребенка к порядку, Вера, и, если у тебя нет времени, потому что ты слишком занята обслуживанием своих дружков, что ж, тем лучше. – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Тогда его воспитанием займусь я, и сделаю все по-своему, объясню ему все на том языке, который он понимает. Ты слишком распустила его. Мальчишке нужна дисциплина!

– Дисциплина?! Забыл, что ты рассказывал мне о своем папаше?

Уголком глаза Вера подметила, как Росс сжал кулаки. Она прикрыла лицо руками, уверенная: сейчас он ударит.

– И как он в постели, твой так называемый доктор Кэбот? А, Вера? У него большой член? Расскажи мне о нем. Длинный он? Двадцать сантиметров? Двадцать пять? Обрезанный или нет? И что тебе нравится с ним делать? – Лицо его исказилось в мучительной гримасе. – Куда он его тебе вставляет, Вера?

Возвысив голос, но оставаясь внешне спокойной, она ответила:

– Ради бога, Росс, он действительно врач. Я пошла к нему, потому что он врач. Если ты забыл, последние две недели я чувствую себя просто отвратительно. Сначала по твоему настоянию я побывала на приеме у твоего друга, Джулса Риттермана – он такой душка, верно? Я была у него неделю назад, и он, как всегда, заверял, что со мной нет ничего страшного. Но после он ни разу мне не перезвонил. Я пошла к доктору Кэботу, потому что дошла до ручки! До ручки, Росс!

– Интересно знать, отчего же ты дошла до ручки? Так хотелось трахнуться?

– Я пошла к нему потому, что он врач.

– Он не врач, а шарлатан. Знахарь.

– Вообще-то у него есть диплом врача.

– Он самый обыкновенный торгаш от медицины!

– Он врач, только ему удалось заглянуть за горизонты тесных клеток, в которых сидят большинство врачей, ясно? Я твоя жена, но я не твоя собственность, и, если я хочу пойти к доктору, которого выбрала сама, так я и поступлю. Не нравится – разводись.

Отступив на шаг, он спросил надтреснутым голосом – не столько злобно, сколько обиженно:

– Почему ты не поставила меня в известность?

– Потому что ты бы не согласился.

Слезы застилали Россу глаза, но он не сводил взгляда со своей суки жены. Поганая шлюха! Ты сводишь меня с ума! Из-за тебя я ударил сына, которого люблю больше всех на свете, а теперь ты еще смеешь возражать мне!

Ты доводишь меня до бешенства, сука. Ты довела меня до того, что я не сдержался и ударил сынишку. Видишь, что ты со мной делаешь? Видишь? Видишь?!

Россу хотелось избить ее, размазать в кашу смазливое личико, разбить пухлые губы, выбить зубы. Посмотрим, что скажет Оливер Кэбот, когда она куснет его за его длинный член выбитыми зубами!

Надо же – она смеет возражать ему! Это совсем на нее не похоже. Неужели сказывается влияние Оливера Кэбота? Неужели шарлатан настраивает ее против него? Вера никогда раньше не спорила с ним, всегда кротко соглашалась. Она не стала бы спорить и сейчас, если бы знала, что с ней происходит на самом деле.

Томми Пирмен завалил его информацией о болезни Лендта. Двадцать процентов людей, которым был поставлен такой диагноз, через год еще живы. Восемьдесят человек из ста умирают, двадцать продолжают жить. Те восемьдесят процентов все равно умерли бы рано или поздно. Отрицательный настрой. Ты умираешь только тогда, когда хочешь умереть; ты умрешь, если тебе скажут, что ты умираешь. Вера не умрет, потому что никто ей ничего не скажет. Она ничего не узнает, и поэтому все с ней будет хорошо.

Росс шагнул к жене.

– Я люблю тебя, Вера, – нежно проговорил он. – Я люблю тебя больше всех на свете. Ты ведь знаешь, правда? – Он положил руки ей на плечи; ему стало больно, когда она дернулась. – Боже, разве ты не видишь, как я тебя люблю? Я хочу любить тебя, а не причинять тебе боль. Я хочу сделать тебя лучше и сделаю тебя лучше. Разве ты не понимаешь моих намерений?

– Каких намерений?

Холодная как ледышка.

Он попытался притянуть ее к себе, обнять, но она не давалась, сохраняя между ними расстояние. Как будто между ними вогнали толстую деревяшку.

– Думаешь, я бы послал тебя к Джулсу Риттерману, не будь я уверен, что он – лучший врач в Англии?

– Он мне не нравится; больше я к нему не пойду.

Как она на него смотрит! Нагло, вызывающе; наверное, решила, что взяла над ним верх. Триумфаторша! Вроде тех раковых клеток, обнаруженных при биопсии. С этим необходимо покончить немедленно, сейчас же.

Он с размаху ударил жену по лицу. Удар был такой силы, что Вера, пошатнувшись, ударилась головой об угол стеллажа, нелепо взмахнула руками, упала на ковер и затихла.

На губах струйка крови. Стеклянный, безжизненный глаз напоминает рыбий.

Вдруг ему показалось, будто из него рывком выдрали какой-то клапан и кровь хлынула потоком.

– О боже! – Он упал на колени. – Вера! Господи боже мой… О боже!

31

Запах той первой вечерней сигареты всегда мучил, дразнил Росса. Он наблюдал за отцом. Тот сидел в кресле, туфли начищены до блеска, галстук аккуратно повязан. На коленях – открытый номер «Спортивной жизни». Сжимает сигарету толстыми пальцами; глубоко затягивается. Тускло мерцает огонек и, словно хищная гусеница, мало-помалу сжирает бумагу и табак, оставляя после себя аккуратный столбик пепла.

Когда отец выдыхает, вокруг него клубится облако сизого дыма; постепенно дым развеивается клочьями, завитками, которые расплываются по всей комнате. Росс читает комикс «Орел» и вдыхает дым. Ему нравится сладкий запах.

Отец отчеркивает что-то шариковой ручкой и спрашивает:

– Три тридцать в Чепстоу. Речная Волна. Как по-твоему, Речная Волна – подходящее имя для лошади, которая завтра выиграет скачку?

Росс давно усвоил: единственный способ избежать отцовского гнева, который часто вспыхивал по совершенно непредсказуемым причинам, – придерживаться золотой середины и пытаться отвечать на каждый вопрос уклончиво. Отец и раньше спрашивал у сына, выиграет ли выбранная им лошадь. Если мальчик ошибался и лошадь не приходила первой, отец вычитал сумму своего проигрыша из его карманных денег. Но если он угадывал верно, отец никогда не давал ему премий.

– Какая дистанция, папа?

– Две мили.

– С барьерами или без?

Джо Рансом неодобрительно покосился на сына:

– Сейчас лето, сынок. Какие барьеры?

– Волны на реке высокие? – спросил Росс.

Отец раздраженно ответил:

– Откуда мне знать? Зависит от самой реки, черт бы ее побрал. Или от ветра – да мало ли от чего еще! Какой длины кусок веревки, а?

– Зависит от того, из скольких нитей она сплетена.

– Ты не умничай!

Росс углубился в свой комикс. Отец отпил еще пива из высокой кружки, обтер губы тыльной стороной ладони и, зажав между губами тлеющий окурок, снова сосредоточился на газете.

Вдруг он сказал:

– Разумеется, это ничего не значит, но с твоей матерью произошел несчастный случай. Неизвестно, выживет она или нет.

Так она еще жива?! Росс вскинулся, но отец уже опять уставился в газету. Целых три дня Росс ждал новостей. Он просматривал газеты в книжном магазинчике рядом со школой, но там ничего не было. Существует еще местная, районная газетка, но она выходит всего раз в неделю. До следующего номера еще два дня.

Целых три дня он вздрагивал всякий раз, как по их улице проезжала машина; он боялся, что за ним приехали полицейские.