Вид с балкона

Вновь хочется в этой связи указать на доходчивость и универсальность образов, создаваемых писателем, на предельно яркий колорит используемых им средств — от точнейших зарисовок с натуры до иронии, злого сарказма и даже гротеска. (Рабочие сыроварни предложили назвать новый детский сырок «Джульетто» — короткая, но какая емкая «визитка» аморальности капиталистического бытия!)

А много ли стоят родственники Анны и Энрико, чьи «визиты были краткие, чаще всего вызванные простым любопытством, а порой и злорадством.

Приходила кузина Авана, давала им почитать книги из их же библиотеки, да еще просила ненароком не испачкать и вернуть в срок.

Тетушка Бетта являлась и тут же начинала расхваливать виноградники Альбаторты, купленные почти задаром. А потом выкладывала перед ними душистые гроздья винограда, их винограда».

Они тоже отверженные — эти родственники Тарси, да и все жители полудеревни-полугородка, где разворачивается драма. И, хотя физически они продолжают свое существование, для автора не это главный показатель истинной жизни. Люди эти в массе своей — моральные уроды, чье окончательное вырождение лишь вопрос времени.

На этом фоне трагизм отверженности Анны и Энрико воспринимается особенно остро. «Всякий порядочный и невиновный человек, ушам которого неведома хула и который привык к похвалам, а не к порицаниям, глубоко страдает, если о нем незаслуженно говорят такие вещи, в которых он сам по справедливости мог бы обвинить других» — эти слова великого правдолюбца Апулея звучат сегодня, может быть, несколько старомодно, но они — классическое определение человеческого типа, существовавшего во все века и всякий раз — на «ничейной» земле, собирающей и окончательно уничтожающей «отверженных».

«Они были относительно молоды — обоим не исполнилось и пятидесяти. Но у них возникло такое чувство, будто они уже прошли до конца всю свою длинную кипарисовую аллею.

В спутанных, взлохмаченных волосах и в нечесаной бороде Энрико появились седые колючки. А волосы Анны стали темно-серого цвета, словно у снопа сена после дождя…

Исхудавшие, угрюмые, нелюдимые, они стыдились даже соседей и пугались, увидев себя в зеркале. Потом взяли и все зеркала в ярости разбили». (Выделено мною. — А. В.)

Этот возвышающийся в своей конкретности до истинного символа образ «разбитых зеркал» жизни Тарси логически восходит к сцене аукциона, где распродаются остатки бывшего богатства семьи. Лишь портреты прадедов Энрико «так и остались непроданными — никто не отважился их купить. Они вернулись в родной дом, ставший слишком маленьким для них, и, упакованные в мешковину, обрели свой последний приют в подвале». Финальная точка, достойная пера только подлинно выдающегося художника.

Но главное художественное открытие, основной вывод Пазетти еще страшнее. Реалистически точно и психологически глубоко обосновав появление и гибель «отверженных» урбанизированного капитализма, он в своем творческом пророчестве создает тип изгоя дня завтрашнего, находя его как раз в бесовском порождении современности — терроризме. Джулио — этот «герой их времени», по мысли автора, также обречен на гибель, поскольку своим появлением вызывает такой взрыв проблемы «отцов и детей», при котором самым второстепенным элементом действительности оказывается сама человеческая жизнь.

Похищение в рассрочку, существование в рассрочку и, наконец, самоубийство в рассрочку — таковы, по Альдо Пазетти, углы треугольника жизни. Таков его трагический взгляд на вечную проблему взаимоотношения поколений.

Безусловно, на каждом историческом этапе, в каждой данной социально-политической формации этот диалектически противоречивый процесс проявляется по-разному. Если говорить о современной Италии, то роман Альдо Пазетти, конечно, не первый в плане постановки проблемы. Широко известна, например, книга Энцо Бьяджи под названием «Не чти отца своего». Однако там все гораздо проще и понятнее. Перебирая прошлое своих предков, герой романа в конечном итоге полностью отрицает их опыт, не находя в нем ничего положительного. Констатация сама по себе невеселая, но все же не выходящая за рамки уже осмысленного в разных плоскостях нигилизма. В романе Альдо Пазетти «отцы и дети» — это не просто вечная проблема вечной жизни. Это дошедшее почти до абсурда отчаяние, опрокидывающее самые святые законы матери-природы: отец убивает сына, сын убивает отца — во все времена за это чудовищное преступление были одинаково судимы и родители, и дети. Достаточно классического примера «Электры» или — если обратиться к советской литературе — процитированной в эпиграфе «Расплаты» Тендрякова.

Похищение в рассрочку, со всей логичностью капитализма порождающее существование в рассрочку, которое в свою очередь приводит к самоубийству в рассрочку. Формула, возможно, необычная, но в данном случае отвечающая действительному положению вещей.

Медленно, но неотвратимо убивает себя Джулио, с каждым полученным взносом все более теряющий свое человеческое «я», точно так же как постепенно угасают и его родители, для которых высший смысл жизни — сын — день ото дня по капле растворяется в образующемся вокруг маленькой семьи вакууме. Мастеру достаточно лишь нескольких штрихов, чтобы обрисовать контуры этого движения к самоубийству:

«Сочувствие людей родителям, потерявшим сына, постепенно сходило на нет, некоторые даже позволяли себе острить. А для Энрико и Анны Джулио был одновременно и жив, и мертв. Да, он для них умер, хотя они и не могли положить цветы на его могилу. Готовые отдать ему все, что у них осталось: быстро тающие средства, память о прошлом, — они, увы, уже не находили любви в своем сердце. Ее унесла невидимая и бесконечная река, столь бурная, что рев ее болью отдавался в висках».

По сути, самоубийство героев романа совершается до финального выстрела. Для Джулио — в тот день, когда он отказывается от своего имени и, став Марио Бьянки, окончательно уничтожает свое прошлое и настоящее; к родителям смерть приходит еще раньше — может, с появлением нового мэра, когда после уничтожения сосновой рощи (как тут не вспомнить «Вишневый сад»?!) началось и физическое, и моральное крушение людей.

Пазетти ставит под сомнение весь отцовский позитивизм как нечто целое, скроенное из одного куска: так когда-то его учили, в это он верил, это исповедовал. Новейшие же явления в обществе, выразителем которых является главным образом сын, порождены, по мысли автора, пустотой, эфемерным призраком богатства, фальши. И будучи реалистом, воспитанным на лучших образцах мировой литературы, Альдо Пазетти, возможно и несколько противореча психологической ткани романа, разрубает этот трагический узел, завязанный жизнью, классическим методом ружья, которое обязательно должно выстрелить. Правда, и в этот широко известный прием Пазетти вносит новую, очень емкую в психологическом отношении деталь, выраженную опять-таки несколькими словами. Двустволка, пишет Пазетти, «гроша ломаного не стоила, но всегда, неизвестно зачем, была заряжена». (Выделено мною. — А. В.)

При всей краткости «Вид с балкона» дает необычайный простор движению мысли по самым различным направлениям; таковы, впрочем, все произведения, выходящие за пределы национального бытописательства. В заключение хотелось бы отметить лишь еще один момент в характеристике этого столь счастливо оказавшегося в поле зрения советских издателей романа.

В одной из статей, посвященных творчеству Достоевского (Достоевский, Чехов, Мандзони, Бальзак, бесспорно, оказали на Пазетти самое непосредственное влияние), А. В. Луначарский определял лирику как «призыв потрясенной души». В этом смысле невозможно не усмотреть в представляемой книге глубинного лирического начала.

Пазетти сам мучается мучениями своих героев. Он прибегает к таким деталям, которые на первый взгляд могут вызвать ощущение чистой галлюцинации. «У них отняли сына, но ощущение было такое, как будто во сне им связали руки и заткнули рот, а затем они пробуждаются с заткнутым ртом и связанными руками. Или как будто они ухаживают за тяжелобольным и вдруг обнаруживают, что его постель пуста». Однако, идя по пути психологических уточнений, автор ни на миг не отступает от реальности, и «мелочи», идущие из глубины «потрясенной души», нужны ему как раз для того, чтобы более выпукло показать смертельную опасность столкновения героев с окружающим миром.