Благородный топор. Петербургская мистерия

— Великоваты.

— Можно надеть еще одни носки. К тому ж теплее будет.

— У вас при себе что, еще и носки есть?

— Конечно же нет. А у вас…

— Все, что на мне, и есть моя единственная одежда.

— Такой аскетизм, знаете, вовсе необязателен… Виргинский перебил, надевая второй башмак:

— Где вы их раздобыли?

— А вы как думаете?

— С мертвеца, что ли?

Порфирий Петрович смешливо поджал губы.

— А хотя, сойдут и такие, — сказал Виргинский, вставая.

Вместе они направились вверх по Гороховой. Впереди, пронзая яркое погожее небо, горел золотом шпиль Адмиралтейства — стилет в сердце города. Струями шел дым из бесчисленных труб зданий, обступивших матово лоснящуюся мостовую. Громады жилых домов тянулись вдаль, отблескивая рядами окон, за каждым из них протекала чья-то жизнь. При виде окон само собой напрашивалось невольное сравнение с намалеванными театральными декорациями. Хотя нет, однообразные эти фасады напоминают скорее непроницаемый каменный занавес. И драмы и трагедии людские происходят скорее не по эту, а по ту, скрытую его сторону.

Виргинский, следя, как носки его новых ботинок уверенно продавливают корочку сероватого наста, втихомолку чему-то ухмыльнулся.

— Вы о чем? — поинтересовался Порфирий Петрович.

— Да так. Выходит, вы меня вроде как купили за пару ботинок. Как все же дешево я заложил вам свою душу. Кабы она, впрочем, была.

— Вы не верите в существование души?

— Я так не говорил. Я говорил, что у меня ее нет. Тем не менее, отвечая на поставленный вопрос, отвечу: в душу я действительно не верю. Ни в бога, ни в дьявола. Ни в какую другую сверхъестественную чушь. В самом деле. Появись сейчас передо мной хоть сам Мефистофель со своими посулами, я бы и то вряд ли польстился.

— Так вы меня сравниваете с Мефистофелем? Помилуйте, ведь здесь дело не в душе — заложил, не заложил. Вы же хотите выяснить, кто убил ваших друзей, не так ли? Эх, вы, а еще в юристы метите. Право, нельзя же разом быть и нигилистом и законником. Позиция, чреватая противоречиями.

— Именно. За то я себя, наряду с прочим, и презираю.

— Ну как, ботинки вам ваши нравятся? — спросил Порфирий Петрович еще через несколько шагов.

— Хотя б потому, что не пропускают сырости.

— Вот это здоровое суждение.

— Скажите, — остановившись, сказал вдруг Виргинский, как-то разом утратив показную надменность.

— Что именно?

— Вы меня не считаете подозреваемым? Помолчав, Порфирий Петрович ответил:

— Я подозреваемыми пока не располагаю.

— Скажем, подозреваемый — я. Но ведь, вовлекаясь в ход следствия, я тем самым могу его запутать? Пустить по ложному следу?

— Скажем, подозреваемый — вы. Тогда я кое-что разузнаю уже из того, как вы будете реагировать на людей в доме, где жили Тихон с Горянщиковым.

— Так я у вас действительно под подозрением? — Порфирий Петрович опять улыбнулся, поджав губы. — Вы со мной играетесь, — упрекнул Виргинский.

— Хорошо. Скажем, вы вне подозрений. Сам я сторонник именно этой версии. Однако при всем том обе жертвы входили в круг ваших знакомых. Возможно, убийца — кто-то из известных вам людей; может, даже из числа проживающих в том доме. Более того, быть может, мы его нынче там застанем. И потому само ваше присутствие может невольно вызвать некое интересное откровение… Кстати, спрошу-ка я вас вот о чем. Это, между прочим, позволит избежать лишних хлопот. У вас нет никаких предположений, кто именно мог их убить?

— Вы полагаете, я бы до сих пор об этом умалчивал?

— Нет, конечно. Но вы как-то сказали, у Горянщикова было изрядно недоброжелателей. А у Тихона?

— У Тихона недоброжелатель был единственный: сам Горянщиков. Забавно, правда?

— Да не совсем. Убийца — кто бы он ни был — постарался обставить все так, будто Тихон якобы вначале прикончил Горянщикова, а затем покончил с собой. Я уже предвкушаю: мне сейчас предстоит порядочно выслушать, как они друг с другом при жизни, извиняюсь, грызлись.

— Похоже на то.

— Я прошлым вечером наведался к мадам Келлер, — проронил Порфирий Петрович. Виргинский непроизвольно замер на ходу. — Что, ботинки великоваты? — простодушно спросил он студента.

— Да так, малость…

— Вашей знакомой, Лили, я там не застал. По мнению мадам Келлер, она обзавелась состоятельным покровителем.

— Прямо так и сказала?

— Да, если вы относитесь к ее словам всерьез.

— Почему вы так уверены, что Лиля имеет ко всему этому какое-то отношение?

— Уверенности особой нет. Однако она волей-неволей снабдила меня некой загадкой. Тот таинственный Константин Кириллович. — Следователь пристально вгляделся в Виргинского. — Вначале Лиля попадает в наше поле зрения буквально накануне того, как мы получаем анонимную записку, где фактически указывается местонахождение тех двух тел в Петровском парке. Простое совпадение? Ладно, допустим. Но затем — а именно вчера — я ее застаю в доходном доме Липпенвехселя, на пути к вам. Опять совпадение? Как следователь я по опыту должен такие совпадения учитывать. И наконец, я узнаю, что она ваша знакомая. А вы, боюсь, единственный, кого я пока могу логически увязать с этими двумя… трупами. А потому увязывается и Лиля.

— Вздор какой-то. Невнятица. Вы этим ничего не докажете.

— Пока — да. Но это единственное, на что я могу пока опираться.

— Кроме того, у них и помимо меня знакомых пруд пруди. Вы с ними просто пока не сталкивались.

— Сегодня я и думаю этот недочет исправить, — подытожил Порфирий Петрович, замедлив шаг. Незаметно они добрались до Большой Морской. — Ну вот. Что там у нас: семь, семнадцать или семьдесят? Который из них?

— Вон он, тот дом, — кивком указал Виргинский на трехэтажный особняк с мезонином по ту сторону улицы — розовый, сравнительно недавней постройки, с тяжеловатыми барельефами в виде львиных голов. Второй этаж обрамляли ионические полуколонны, а проход во внутренний двор обступали гипсовые фигуры кариатид.

— Элегантное какое строение, — вслух заметил Порфирий Петрович, хотя и без особого тепла. — Кто б мог подумать, что еще недавно в этом доме обитали наши убиенные. Может, кариатиды что подскажут? Знаете, при виде каменных истуканов Петербурга мне частенько почему-то думается о несчастных жертвах нераскрытых злодеяний.

— А у вас богатое воображение.

— Н-да, действительно. Видно, издержки профессии. Слишком много нераскрытых дел, знаете ли. Куда ни глянь, мертвые словно из тьмы взывают: «Справедливости, отмщенья!» А смотрите, какие у этих фигур бесстрастные лица. Вам не кажется? Как будто б они смирились со своей нелегкой участью.

— Подпирать собою арку?

— Хотя бы так. Или вон верхние этажи, — улыбнулся Порфирий Петрович.

— Быть женщиной — уже само по себе участь не из легких. Это же женщины?

— Женщины, женщины. Только какие-то, на мой взгляд, слишком мускулистые. Лично мне они больше напоминают мужественные фигуры атлантов. Ну что, заходим?

Повернувшись к Виргинскому, следователь заметил у него на лице еле сдерживаемое возбуждение.

— Вы не смеете меня принуждать, — проговорил студент, не отрывая взгляда от дома. При этом голову он держал слегка на отлете, словно та противилась хозяину обособленно от тела.

— Друг вы мой, да разве ж я осмелюсь…

— Вот и ладно. Я с вами не пойду. Хватит и того, что я вас сюда привел. С меня довольно!

Отвращение охватило уже все его тело — настолько, что он начал пятиться и наконец, повернувшись на пятках, припустил прочь тяжелой трусцой. — Эх, башмаки вы мои, башмаки! — крикнул он на бегу не оборачиваясь.

Умом тронулся, что ли?

Номер дома на поверку оказался 17. Еще одна табличка указывала, что он принадлежит вдове статского советника С. П. Иволгина.

Одна из дверей — та, что слева от центрального прохода с кариатидами, — выходила прямо на улицу. На стук открыла горничная в аккуратном сером платье с накрахмаленным передником. Волосы убраны под чистый белый чепец. Лицо приятное, умное; взгляд открытый, даже немножко дерзкий. На незнакомца она поглядела вопросительно, но без подозрительности. Судя по плохо скрытому нетерпению, нежданный гость отвлек ее от чего-то важного. На вид горничной было лет около тридцати.