Билет в ад

— Быстрей! Быстрей, Давид, иди в постель! Я обо всем позабочусь!

Но он не послушался и стал наводить порядок вместе с ней: выбрасывать еще теплые остатки пиццы, вытряхивать пепельницу, поскольку сегодня вечером мать курила, нарушая один из абсолютных запретов, установленных в этом доме.

Слыша приближающийся шум, Шарли подумала, что автомобиль сейчас примерно на полпути от начала улицы к дому — иначе говоря, ей оставалось сорок — пятьдесят секунд, если только он, выйдя из машины, не будет любовно осматривать и оглаживать ее, чтобы на сверкающем кузове не осталось ни пылинки. Это будет неслыханной удачей, поскольку даст еще пару минут форы.

Невозможно! Неужели он их застукает?..

Шарли почувствовала, как у нее подкашиваются ноги.

Держаться. Нужно держаться. Ради сына.

— Давид!.. — воскликнула она, чтобы остановить его — он пытался поставить на место коробки с видеоиграми, которые не имел права трогать. — ДАВИД!

Сын замер на месте.

— Нет времени, — прошептала она. — Больше нет времени! Беги к себе в комнату и ложись в постель! И не надевай пижаму — наденешь позже. Забирайся под одеяло и притворись, что…

Клац! С улицы донесся приглушенный звук захлопнувшейся автомобильной дверцы. «Этот звук дорогого стоит, — сказал он ей однажды с воодушевлением, почти с восторгом. — Клац — и ты свободен от всего остального мира. Все равно что войти в космический корабль…» Она кивнула, делая вид, что восхищается этим сравнением, но в глубине души испытывая желание отрезать ему яйца, которые упали бы на землю с не менее волшебным звуком — «шмяк-шмяк!» — и я свободна от всего остального мира…

Давид по-прежнему стоял неподвижно с коробками в руках.

Она быстро пересекла гостиную, по пути ударившись коленом об угол низкого журнального столика, но почти не ощутив боли от мгновенно набухшего кровоподтека, и выхватила коробки из рук сына. Снаружи донеслись тяжелые шаги по гравийной дорожке.

Сегодня он даже не стал тратить времени на вылизывание своей драгоценной машины. Черт, вот невезуха!.. Это означало, что он был в плохом настроении. Нужно было вести себя тише воды ниже травы.

Давид бегом бросился к лестнице, ведущей наверх. Он едва успел поставить ногу на нижнюю ступеньку, как входная дверь распахнулась. С улицы повеяло холодом. Затем на пороге появился громоздкий силуэт.

Долгое молчание. Долгий взгляд. Потом Серж медленно перевел глаза с Шарли на Давида и обратно. Мальчишка застыл на месте, занеся ногу над ступенькой — видно, только собирался подняться в свою комнату. Полностью одетый, хотя в это время уже давно должен был лежать в постели и видеть десятый сон. Впрочем, Сержа Тевеннена не интересовало, спит ли мелкий паршивец или нет, лишь бы не видеть его после 20:45 (ровно в это время ему надлежало отправляться наверх). Что до нее, она держалась прямо, и на ее хорошенькой мордашке читалось фальшивое удивление. Худенькая, светлоглазая, в слишком, по его мнению, обтягивающих джинсах с непонятно откуда взявшейся дыркой на коленке, она выглядела, право же, вполне безмятежной… если бы уголок рта не подергивался в непроизвольном нервном тике.

В руках у нее были коробки с видеоиграми.

Серж Тевеннен мысленно раздул ноздри…

…и Шарли буквально увидела, как он это сделал. Нет, его лицо оставалось спокойным. Но когда долгое время живешь рядом с опасным существом, приучаешься распознавать малейшие оттенки его настроений по едва уловимому напряжению лицевых мускулов. А в существе, стоявшем сейчас перед ней, не было почти ничего человеческого.

Это был зверь. Безумный дикий буйвол. Он всегда таким был — даже когда весил на семнадцать килограммов меньше (он набрал вес, бросив курить три года назад) и женщины еще поглядывали на него. Даже когда он с искренней нежностью обнимал ее своими огромными ручищами, чтобы утешить, — ее, мать-одиночку с двухлетним сыном на руках, «танцовщицу» пип-шоу, когда она, перепуганная и дрожащая, явилась в полицейский комиссариат Первого округа Парижа с жалобой на попытку изнасилования. Даже когда пообещал ей, что найдет и накажет виновного — и сдержал слово: тот тип уже несколько лет как лежал в могиле, — и Шарли подозревала, что ему пришлось долго молить о смерти, прежде чем Серж наконец снизошел к его мольбам.

Да, зверь. С пустой головой и порочной душой. Зверь, загнавший ее в безвыходную дьявольскую ловушку: «Если твой щенок будет выделываться, за это ответишь ты. А если ты от меня сбежишь, за это ответит он. Куда бы вы ни делись, я с приятелями до вас доберусь».

Она без раздумий поверила ему на слово — у нее не было ни малейших сомнений в его решительности и в том, какими методами он будет действовать. Серж был полицейским — или скорее, как те копы, которые влезают в шкуру бандитов, чтобы легче внедриться в их среду, противоположностью полицейского — иными словами, полным подонком. Так что у него и впрямь было достаточно средств и связей, чтобы изводить ее — вплоть до того, чтобы безнаказанно избивать Давида у нее на глазах. И он никогда не упускал случая использовать такую возможность.

И вот теперь он смотрел на них — на нее, на Давида, снова на нее, — буквально истекая слюной в предвкушении очередного наказания, и она из последних сил сдерживалась, чтобы не сблевать — от страха, от омерзения, от стыда, и особенно от удушающего чувства вины за то, что ей пришлось впутать во все это и сына.

Он с нарочитой осторожностью закрыл за собой дверь, и Шарли едва не отшатнулась, когда он прошел мимо нее — совсем близко. Он стянул куртку, швырнул ее на диван, потом тяжело рухнул на него сам.

Шарли искоса наблюдала за ним. Он выглядел утомленным. Это могло быть хорошим знаком. Слишком устал, чтобы орать, угрожать… и трахаться. Она вспомнила, что последние месяц-полтора он часто выглядел мрачным и озабоченным. Из-за чего? Какие у него проблемы? У нее не было ни малейшей догадки на этот счет. Может, он задолжал денег мафии? Она не питала иллюзий: новый джип, домашний кинотеатр с 60-дюймовым плоским экраном, целая коллекция кожаных курток, огромный белый мотоцикл в гараже и другие «подарки» никак не вписывались в семейный бюджет. Не говоря уже о громоздком домашнем сейфе и регулярных коротких визитах типов, которые с успехом могли бы побороться за первое место на конкурсе «Мистер Уголовная Рожа».

Но это ее не заботило. Это было не ее дело.

Она лишь замечала, что в последние месяц-полтора его отлучки становились все более долгими, и это ее вполне устраивало: он все чаще оставлял ее в покое, в том числе и по ночам — когда он ночевал дома, то спал беспробудно, наглотавшись снотворного. Что могло быть лучше?

Она лишь старалась избегать побоев, которые в последнее время случались реже, как будто Серж уже не находил в себе достаточно сил для поддержания… дис-цип-ли-ны («Ты никогда не понимала, Шарли, насколько необходима дис-цип-ли-на. Без дис-цип-ли-ны весь мир полетит к чертям. И ты первая…»).

Но самой главной ее заботой было защитить сына — в той ничтожной мере, в какой она могла это сделать.

Сейчас она стояла посреди гостиной, по-прежнему не выпуская коробок из рук. Она бросила умоляющий взгляд на Давида, который колебался, не решаясь подняться наверх. Затем все же тронулся с места — мелкими шажками испуганного котенка, и при виде этого у нее сжалось сердце.

Она прекрасно знала, что он чувствует: желание взбунтоваться, гнев, бесконечную печаль… беспомощность, ненависть, страх. Ни одна из этих эмоций не могла ассоциироваться с понятием «счастливое детство».

Не думать об этом, повторяла она себе. Не думать об этом. Сейчас самое главное — выжить.

— Пива нет? — спросил он.

Нужно ответить, как любая женщина в нормальной семье в подобной ситуации:

— Почему же, есть… Я думала, что в эти выходные ты будешь… на задании… но пиво в холодильнике всегда есть.

Она вышла из гостиной, постаравшись пройти мимо дивана не слишком близко и в то же время не слишком далеко, чтобы это не выглядело как явное желание дистанцироваться, и вскоре вернулась с бутылкой «Хайнекена». О, сколько раз — двадцать? сто? — она мечтала насыпать ему в пиво теместы, или брома, или и того и другого сразу, но каждый раз рассудок удерживал ее от такого поступка («Если провинишься ты, отвечать будет твой щенок!»). При малейшем головокружении, при малейшем подозрении, что что-то неладно, Серж вполне мог отправить пиво (или жаркое, или соус) своим коллегам, экспертам-криминалистам. Кроме того, она вот уже много лет, чтобы пролить хоть немного бальзама себе на душу, изобретала самые изощренные планы, как бы от него избавиться, но тщетно. Любая подобная попытка с ее стороны могла привести в действие карающий механизм.