Белая акула

Крюгер почувствовал, как на лбу и под мышками выступил пот. Пятьдесят дней! Он находился в этой железной гробнице меньше часа, но уже ощущал себя так, словно его легкие сдавлены железным кулаком.

– Привыкнете, – заметил Гофман. – А когда уйдем южнее, сможете часть времени проводить на палубе. Если уйдем южнее, я хотел сказать. При необходимости ведения боя мы окажемся в невыгодном положении. У нас нет носовых торпедных аппаратов.

– Почему?

– Их сняли, чтобы освободить место для вашего... груза. Он слишком велик и не проходил в люк, так что пришлось вскрывать броню. Затем выяснилось, что он не помешается между аппаратами, и их пришлось убрать.

Крюгер поднялся:

– Я хочу взглянуть на груз.

Они двинулись вперед, минуя одно за другим тесные помещения: радиорубку, каюты офицеров, камбуз. Достигнув носа, Гофман отдраил люк, ведший в носовой торпедный отсек, и Крюгер шагнул внутрь.

Оно было здесь, спрятанное в огромный бронзовый контейнер. Минуту Крюгер просто стоял и смотрел, вспоминая годы работы, бесчисленные неудачи, насмешки, первые робкие успехи и наконец свой триумф – оружие, не похожее ни на что, созданное прежде.

Увидев, что местами бронза начала окисляться, он шагнул к контейнеру и быстро проверил, нет ли признаков повреждения. Их не оказалось.

Крюгер положил на контейнер руку. Его чувства были выше гордости. Здесь покоилось самое революционное оружие в истории не только рейха, но и всей науки. Очень немногие на протяжении тысячелетий могли сказать о себе то, что мог он: Эрнст Крюгер изменил мир.

Он подумал о Менгеле, Йозефе Менгеле – своем близком друге и сопернике в науке. Удалось ли Менгеле тоже убежать? Жив ли он еще? Может быть, они встретятся в Парагвае? Менгеле, известный как Der Engel des Todes – Ангел смерти – из-за экспериментов на людях, презрительно относился к работе Крюгера, объявив ее фантастической и неосуществимой. Однако в действительности научные поиски Крюгера дали практические и весьма существенные результаты.

Крюгер очень надеялся, что Менгеле еще жив: ему не терпелось показать коллеге свое достижение: сверхоружие, Der Weisse Hai – Белую акулу.

Он повернулся и вышел из торпедного отсека.

3

Когда подводная лодка обогнула оконечность Шотландии, ее встретил свирепый западный ветер. Переваливаясь в бортовой и килевой качке, как на карусели в парке аттракционов, она продвигалась на юг и медленно углублялась в Атлантику.

8 мая Гофман доложил Крюгеру, что по радио получена сводка: Германия капитулировала. Война кончилась.

– Только не для нас, – ответил Крюгер. – Для нас война никогда не кончится.

Дни опадали, как листья липы осенью, один за другим, неотличимые друг от друга. Гофман избегал судоходных маршрутов и тем самым столкновений с кораблями союзников. Вахтенные трижды замечали на горизонте дымы; с полдюжины раз Гофман командовал погружение в позиционное положение, но не из-за возникновения опасности, а ради тренировки экипажа.

Для Крюгера время обратилось в монотонную череду приемов пищи, сна и работы в носовом торпедном отсеке. Работа имела для него решающее значение, она осталась теперь единственным смыслом жизни в этом бесконечном плавании.

В торпедном отсеке Крюгер нажал на кнопку, скрытую под небольшой свастикой, выгравированной на бронзе. Крышка тяжелого контейнера откинулась. Он осмотрел через увеличительное стекло толстые кольцеобразные резиновые прокладки, защищавшие содержимое контейнера от воздуха и воды. На каждую точку, где резина казалась поцарапанной или потрескавшейся, он нанес герметик.

Начальство Крюгера сразу же ухватилось за возможность применить результаты его опытов в военных целях. Он расценивал свои достижения как научный прорыв, а они увидели в этом чудо-оружие. И тогда деньги потекли рекой, а Крюгера стали торопить с завершением. Но потом, когда успех был уже совсем близок, время истекло: рейх съежился до размеров бункера в Берлине, и Крюгеру сказали, что оружие следует увезти – даже не завершив программу.

Через четыре недели плавания Крюгера позвали в командирскую рубку. Руки Гофмана лежали на рукоятках перископа. Прижавшись лицом к окуляру, он медленно вращал прибор, ощупывая взглядом горизонт. Как только Крюгер вошел, Гофман произнес, не отрываясь от окуляра:

– Вот минута, которую мы ждали, господин доктор. Море спокойно, сумерки, и льет дождь. Мы можем всплыть и принять душ. – Он поднял взгляд от окуляра и улыбнулся: – Вы, конечно, будете одним из первых.

Прошло больше месяца с тех пор, как Крюгер принимал ванну, брился и чистил зубы. На лодке хранилось лишь несколько литров свежей воды, а получаемую опреснением использовали исключительно на камбузе и для охлаждения аккумуляторов. Ему страшно хотелось ощутить провонявшей кожей свежую воду.

– Это безопасно? – поинтересовался он.

– Думаю, да. Так далеко к югу движение не слишком оживленное – мы примерно на две тысячи километров восточнее Багам. – Гофман снова приник к окуляру и осведомился: – Сколько воды под килем?

– Дна нет, господин кап-лей, – доложил матрос с центрального поста.

– Нет дна? – удивился Крюгер. – Как это может быть?

– Слишком глубоко, и отраженный сигнал не доходит до эхолота. Мы, должно быть, над одной из щелей в океанском дне... Три километра или пять, кто его знает. Воды хватает. Ни на что не наткнемся, – объяснил Гофман.

Матрос открыл люк в боевой рубке, и ворвавшийся свежий воздух, как показалось Крюгеру, принес сладкий запах фиалок. Он стоял у трапа с куском мыла в руке и наслаждался каплями дождя, падавшими на лицо.

Матрос, обшарив биноклем горизонт, закричал:

– Все чисто! – и скользнул вниз.

Крюгер поднялся, перешагнул фальшборт ходового мостика и спустился по наружному трапу на палубу. За ним последовали четверо матросов, перебиравших скобы трапа с ловкостью пауков. Они столпились на юте, раздевшись догола, и передавали друг другу мыло.

Дождь не ослабевал, но был мягким, не тревожимым ветром, а на море лежала спокойная гладь. Долгая, нежная океанская волна медленно поднимала подводную лодку, и Крюгер удерживал равновесие без всякого труда. Он прошел вперед, снял одежду и раскидал ее по палубе в надежде на то, что дождь смоет зловонную грязь. Намылившись, раскинул руки, подставляя тело дождю.

– Господин доктор!

Крюгер опустил руки и взглянул на корму. Четверо голых матросов поспешно карабкались на рубку.

– Самолет! Самолет! – Последний из матросов ткнул рукой в небо, а затем продолжил подъем.

– Что?

И тут Крюгер услышал гул мотора, заглушивший звук его собственного голоса. Какое-то мгновение ничего не было видно. Потом на западе на фоне светло-серых облаков стало заметно черное пятнышко, скользившее по гребням волн и несущееся прямо на доктора.

Крюгер сгреб одежду и побежал к трапу. Он споткнулся обо что-то на палубе и неуклюже упал на четвереньки, роняя вещи.

Гул мотора приближался, усиливаясь до воя.

Ошеломленный резкой, нестерпимой болью, шедшей от большого пальца и пронзившей икру, Крюгер оставил одежду и с трудом поднялся на ноги. Он оглянулся, стараясь понять, обо что поранился: панель палубы прямо за носовым торпедопогрузочным люком выглядела деформированной, словно один из ее краев покоробило при сварке.

Он начал подниматься по трапу.

Рев мотора стал оглушительным, и Крюгер инстинктивно пригнул голову, когда машина промчалась над ним. Он посмотрел вверх: самолет закладывал крутой вираж.

Один из матросов свесился с ходового мостика, протягивая Крюгеру руку и торопя его подняться.

Откуда-то из глубины лодки до Крюгера донесся звук сирены, означавший срочное погружение. Перевалившись через фальшборт и нащупав ногами внутренний трап, он почувствовал вибрацию двигателей и ощутил движение вперед и вниз.

Над головой захлопнулся люк; словно танцуя шимми, мимо него к подножию трапа проскочил матрос. Крюгер обнаружил, что стоит на нижней ступеньке, голый, мокрый, со стекающим по ногам мылом.