Белая акула

Убить ее, повесить голову на стенку и продать зубы – означало бы не просто убить одну большую белую акулу.

Это означало уничтожить, может быть, до двадцати поколений акул.

Крючок с передатчиком они вонзили быстро и легко. Акула не почувствовала укола и не перестала есть. Несколько минут они наблюдали ее, и Чейс делал снимки. Потом, когда они собрались домой, Длинный включил радио и услышал, как рыбаки по найму всюду болтают о ките. Рыболов-профессионал, очевидно, зашел в бар и, чувствуя долг исполненным, так как сначала позвонил в институт, не смог устоять перед искушением похвастаться перед приятелями и рассказал им про кита.

«Куда он делся? – будут гадать рыбаки. – Кто его забрал? Чертово правительство? Эти шизанутые из института? На восток. Его наверняка утащили на восток от Блока».

Рыбаки неизбежно придут. Придут, чтобы прикончить беременную акулу.

Чейс и Длинный не дискутировали. Они извлекли из лодки брикет пластиковой взрывчатки, сохранившейся от строительства институтских доков, и аккуратно разместили заряды в наиболее удаленных от питающейся акулы частях кита. Они взорвали заряды один за другим, развалив китовую тушу на куски, которые немедленно стали расплываться в стороны и тонуть. Цель для рыбачьих радаров исчезла; теперь они никогда не смогут найти останки кита – не найдут и акулу.

Акула, преследуя куски китового жира, погрузилась в безопасную глубину.

Если агентство или департамент захотят начать против него дело, подумал Чейс, пусть себе. Свидетелей не было, доказательства весьма слабые, а если у кого-то из рыбаков хватит ума вычислить, кто это сделал, и достанет глупости подать жалобу, он накажет сам себя, признав, что намеревался подойти к мертвому киту ближе дозволенного законом.

Важнее всего, что акула останется жива.

Они опустили приемник излучения и еще несколько часов шли за белой, двинувшейся к востоку, на большую глубину, а потом повернувшей на север.

При обычных обстоятельствах Чейс преследовал бы акулу непрерывно, потому что перерыв означал риск потерять ее: она могла уйти за пределы досягаемости передатчика, и снова отыскать ее прежде, чем сядут батарейки – через два, максимум три дня, – было бы очень трудно.

Но в этот вечер рейсом из Сан-Вэлли через Солт-Лейк-Сити и Бостон в аэропорт Гротон в Нью-Лондоне прилетал Макс. В первый раз Макс собирался провести с отцом целый месяц, и Саймон проклял бы себя, если бы позволил, чтобы мальчика встретил какой-то таксист из близлежащего городка Стонингтон, а потом отвез – одного, в сумерках – к скале, примерно столь же привлекательно для него выглядящей, как Алькатрас [8].

Так что они с Длинным оставили акулу, моля Бога, чтобы она не отправилась в странствие к Нью-Гэмпширу, или Мэну, или в океан к Нантакету, и чтобы им удалось в течение ближайших шести часов снова засечь ее. Чейс не представлял, как скоро она должна разродиться, но электронный датчик отметит это событие, если оно произойдет, сообщит о переменах в температуре тела и химическом составе. Может быть, они даже увидят роды, если животное будет у поверхности. Никто до сих пор – ни ученый, ни спортсмен – не становился свидетелем рождения большой белой акулы.

Макс сказал, что не ждет багаж, и они заторопились из аэропорта: на грузовик, на остров и на лодку. С покрасневшими глазами, измотанный, мальчик был безумно возбужден, предвкушая встречу с живой белой акулой. Когда он позвонил матери с лодки по радиотелефону, единственным определением, которое он вспомнил, оказалось «ужасающая».

Коринна ничуть не испугалась, она попросила к телефону Саймона и прочитала ему лекцию о необходимой осторожности. Все проблемы решил Макс, он снова отобрал трубку у Чейса и сказал:

– Ма, не дергайся, все нормально. Большие белые не любят причинять людям боль.

– Что ты имеешь в виду?

Макс засмеялся и пояснил:

– Они их просто едят, – но, услышав, как мать хватает ртом воздух, добавил: – Шучу, ма... Маленькая акулья шутка.

– Штормовка у тебя есть? – спросила Коринна.

– Все отлично, ма, правда... Целую. – И Макс повесил трубку.

На поиск акулы они потратили меньше часа, и Чейс расценил это как очередное подтверждение одной из своих любимых идей.

Его особенно интересовал вопрос о перемещениях больших белых акул – он даже намеревался посвятить этой теме диссертацию. Исследователи в Южной Австралии, на атолле Дейнджер и в заливе Коффина, где в течение года температура воды меняется незначительно, пришли к выводу, что белые в тех местах определенно привязаны к своим территориям. Источник питания – колонии тюленей – оставался у них постоянным, и в течение примерно недели каждая белая совершала обход участка, возвращаясь затем к его началу.

Здесь, на Восточном побережье Соединенных Штатов, разница зимних и летних температур достигла около пятнадцати градусов, пищевые запасы менялись непредсказуемо, и привязанность к территориям была бы необоснованна. Никто, конечно, не мог сказать этого наверняка, но Чейс собирал свидетельства того, что здешние белые могут мигрировать: видимо, зимой они уходили к югу, снова появляясь весной или в начале лета (причем некоторые забирались на северо-восток до канадских берегов), оставались тут до конца сентября или начала октября, а затем опять поворачивали на юг.

Но больше всего убеждали Чейса записи многолетних наблюдений. Они показывали: некоторые белые год за годом возвращались в одни и те же районы и, пока находились здесь, эксплуатировали одни и те же участки. Доказав подобные повторы схемы, он открыл бы новую область исследований по навигационным способностям и по матрицам памяти больших белых акул.

По крайней мере, до тех пор, пока для изучения оставалось хоть какое-то количество больших белых акул.

– Она снова пошла вниз, – крикнул Длинный из каюты.

– На мой вкус, дама очень непостоянная, – разочарованно произнес Чейс.

Он посмотрел на берег. Лодка находилась на траверзе мыса Напатри, Уотерборо остался прямо за кормой.

– Куда теперь?

– Похоже, она собралась к Монтоку. Но без особых намерений. Прогуливается.

Чейс прошел в каюту, повесил камеру и вытер со лба пот.

– Хочешь сандвич? – позвал он Макса.

– Только не тот огромный с сардинами и луком.

– Нет, я припас тебе с ореховым маслом и джемом.

– Открой мне пиво, – попросил Длинный, глядя на часы. – На часах – девять пятнадцать, но это ничего не говорит о том, какое время на самом деле. – В течение последних сорока часов они спали нервными четырехчасовыми сменами. – Брюхо мне говорит, что сейчас как раз пить часов, пиво минут.

Чейс шагнул к трапу, ведущему в проход, но лодка вдруг накренилась – раз, потом другой – и остановилась. Нос задрался вверх, корма резко опустилась.

– Что за черт? – спросил Чейс. – Ты на что-то наткнулся?

– На стофутовой глубине? – Длинный посмотрел на эхолот. – Сомневаюсь.

Двигатель работал с напряжением. Они услышали звук, словно жалобно запищала растягиваемая резина, а потом телевизионный монитор и индикатор сигналов медленно поползли назад на стойках. Соединительный кабель в дверном проеме туго натянулся.

– Реверс! – закричал Чейс и побежал к двери. Длинный переключил машину на задний ход; кабель обвис и опустился на палубу. Выскочив из каюты, Чейс увидел, что бухта кабеля в резиновой изоляции исчезла – триста футов ушли за борт.

– Фал, должно быть, оборвался, – констатировал он. – Приемник излучения зацепился за что-то на дне.

Чейс взял кабель и начал вытягивать, а Макс складывал бухту на палубе позади него. Когда кабель снова натянулся, Саймон начал дергать его, тянуть вправо-влево, стравливать и снова натягивать. Проку не было: приемник что-то надежно удерживало.

– Не могу понять, за что он зацепился, – произнес в раздумье Чейс. – Внизу нет ничего, кроме песка.

– Возможно, – отозвался Длинный. Он перевел двигатель на холостой ход, оставив лодку дрейфовать, и присоединился на корме к Саймону и Максу; забрал у Чейса кабель и стал щупать его кончиками пальцев, как будто пытаясь расшифровать сообщение, заключавшееся в дрожании проволоки: