Наемник

Конкуренция была жесткой и с течением времени становилась все жестче, поэтому отец постепенно завел в бизнесе множество побочных линий: он занимался ландшафтным дизайном, продавал дождевальные системы, сдавал в аренду мотокультиваторы. Постепенно эти направления потеснили яблочный бизнес и сделали его, в свою очередь, второстепенным. Он сохранил деревья в основном из сентиментальных соображений; к моменту его смерти большая часть урожая яблок шла на сидр.

– Мы сделаем дело своим! – убеждал я Бетани. – Я не могу представить себе лучшего места растить детей.

Она качала головой:

– Ты всегда говорил мне, что не хочешь иметь с Гарден-Сити ничего общего. Что еще в детстве тебя тошнило от собирания яблок и всего, что с этим связано. А теперь ты хочешь вернуться?

– Ну, теперь все будет по-другому. Времена изменились! У отца не было настоящей стратегии. Сейчас ведь появляется новый рынок, на который он просто не знал как попасть. Вот смотри, если бы мы заменили бутылки для сидра на что-нибудь в стиле ретро, знаешь, что-нибудь вызывающее ностальгию, мы могли бы удвоить цену. Мы могли бы отхватить кусочек рынка товаров для здоровья. Может, даже продавать наши продукты в супермаркетах. А часть продукции надо непременно сделать экологически чистой. У нас же здесь готовая инфраструктура, ничего не надо делать. Не надо вкладывать деньги. Это замечательная возможность, и она сама идет нам в руки!

Бетани сомневалась, но постепенно я уломал ее, и мы купили домик с тремя спальнями на окраине Гарден-Сити, неподалеку от садов. Она взяла на себя бумажную сторону дела и иногда еще подрабатывала на стороне подменной учительницей; позже она даже нашла себе постоянную работу в публичной библиотеке. Я бросился в бизнес, пытаясь сделать «Ароматное яблоко» успешной компанией. Мы унаследовали клиентов отца, но я быстро понял, что они не считают необходимым хранить нам верность, а привлекать новых клиентов оказалось ох как непросто. Моя гордость от этого страдала – ведь я-то был уверен, что умнее своего старика; я вынужден был признать, что огромное значение в его делах играли личные отношения, его старомодное фальшивое обаяние. «Как делишки? Как детишки?» – говорил он обычно, пожимая кому-нибудь руку, – такое было у него фирменное приветствие. Вообще, папа постоянно пожимал кому-то руки; он считал необходимым расспросить и обаять всякого, кто хотя бы случайно ступил на его землю. Я в свое время поклялся, что никогда не буду пользоваться его методами, не буду отпускать банальные шуточки и с наигранным интересом расспрашивать о здоровье родных. У меня будет более утонченный стиль ведения дел.

Но прошло совсем немного времени, и наши продажи заметно упали. Пытаясь свести концы с концами, я начал понемногу занимать у Вернона деньги. Бетани об этом не знала. Строго говоря, Вернон владел половиной дела, но в основном он просто помогал мне прикрыть задницу.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – спросил он однажды, когда мы сидели в «Вигглз».

Мы часто съедали там ленч в задней кабинке, уже после полуденного наплыва посетителей. Я заглянул к нему получить очередное финансовое вливание и только что спрятал в карман конверт с деньгами.

– В чем?

– Не пойми меня превратно, Джордж. Но мне кажется, люди замечают – клиенты, я имею в виду, они замечают, – что ты считаешь себя выше того, чем занимаешься. Честолюбие – это прекрасно. Вполне возможно, в один прекрасный день ты купишь нас всех с потрохами. Но народ всегда чувствует отношение. Ты сам по себе, парень. И им это не нравится.

Я молча теребил в руках краешек бумажной скатерти на столе.

– Ты не обиделся, что я так говорю, а, Джордж? – спросил он.

Я покачал головой:

– Нет, не обиделся.

Он показал на мой стакан:

– Еще будешь?

– Нет, спасибо.

– Ну, вот хорошее качество в тебе, и на папу совсем не похоже.

Он, наверное, хотел сделать комплимент, но на меня это замечание подействовало угнетающе. В последние годы жизни отец распустил себя, особенно в отношении сладкой газировки. Он пристрастился к ней, как наркоман, иначе не скажешь, хотя вслух никто не посмел назвать вещи своими именами. Он пил газировку на завтрак вместо кофе; во время обеденного перерыва он заходил в ресторан Вернона и наливал себе из фонтанчика; его кабинет в «Ароматном яблоке» был завален двухлитровыми пластиковыми бутылками. Совершенно непонятно. Когда мы с Верноном были детьми, в доме позволялось пить только яблочный сидр; сладкая газировка была для нас экзотикой, лакомством. Наша семья была прижимистой и пуританской и никогда не потакала человеческим слабостям. Но в какой-то момент все изменилось; мир изменился, и ближе к концу жизни отец сильно растолстел. Он стал толстым, как Санта-Клаус, и заработал сахарный диабет второго типа. Но даже после такого диагноза он не стал лучше заботиться о себе. Он уже не мог остановиться и продолжал постоянно посасывать свою сахарную водичку. Он сдался на милость своей привычки с нерассуждающим стремлением к саморазрушению, присущим обычно наркоманам. Когда мы прилетели из Англии на похороны и я заглянул в гроб, больше всего меня поразил не вид мертвого отца – хотя я был глубоко тронут, – а то, насколько толстым он оказался. Черт, он напоминал «шинного человека» из рекламы покрышек «Мишлен»! Все в нем – лицо, шея, открытые части рук – было жирным и как будто раздувшимся. Он редко носил костюм, старый стал ему мал, поэтому маме пришлось заказать отцу для этой последней встречи, последнего светского мероприятия, новый костюм. Массивное тело в новом фланелевом пиджаке выглядело немного гротескно. Неужели это действительно папа? Что произошло? Мой горизонт накренился, земля качнулась под ногами, – под сомнение было поставлено все, что я знал (или, вернее, думал, что знаю) о доме, о семье и о нашей жизни в Америке. Получалось, что я то ли всегда верил в ложь, то ли слишком долго цеплялся за то, чего давно нет. Пора было узнать новую правду.

– Не могу поверить! Что, твою мать, он здесь делает?

Вернон прервал мою задумчивость. Он выглянул в соседнее окно. На парковке «Вигглз» из грузовичка-пикапа вылезал молодой человек с очень светлыми, почти белыми волосами.

– А еще говорят о храбрости! Я не допущу, чтобы он вошел в парадную дверь моего ресторана!

Вернон подскочил и ринулся на перехват; я последовал за ним. Молодым человеком был Быстрый Эдди. Мы вышли на парковку, события продолжали развиваться, и я вдруг спросил себя: «Зачем, ну зачем я вернулся в этот городок?»

– Куда это ты идешь, как ты думаешь? – начал Вернон.

Быстрый Эдди скрестил руки на груди.

– Я приехал за проводами для прикуривания двигателя.

– Э-э?

– Там, в задних комнатах, есть пара проводов для прикуривания, и все пользуются ими, как будто они принадлежат тебе, но они мои, я заплатил за них свои деньги и не собираюсь их здесь оставлять.

Говорил он дерзко, но, к моему облегчению, не пытался протиснуться мимо Вернона. Мне не хотелось смотреть на драку. Мой брат был уже готов ударить этого типа.

Вернон вынул бумажник и достал несколько купюр. Он скомкал одну из них и швырнул Эдди.

– Вот! – Он скомкал еще одну купюру. – Вот! – и еще одну. – Вот! Иди купи себе проводов побольше, дурья башка. Но мне на глаза не попадайся!

Эдди осторожно опустился на колени и собрал бумажки, бросая вверх опасливые взгляды. Он готовился уворачиваться, если Вернон попытается его пнуть. Признаюсь, у меня мелькнула мысль – несмотря на то, что в кармане лежал конверт от Вернона, – что у брата моего слишком много денег, если он может выбрасывать их на ветер. Затем Эдди забрался обратно в пикап и уехал.

– У некоторых просто не хватает мозгов, – сказал Вернон.

Эдди раньше работал у Вернона, а теперь, фигурально выражаясь, сидел у него занозой в заднице. В свое время скандал разразился на весь Гарден-Сити и даже дальше. Одна из несовершеннолетних официанток ресторана по имени Мисси ван Дюссельдорп забеременела и объявила Вернона отцом ребенка. Брат все отрицал; через некоторое время в доказательство своих слов он сдал кровь для установления отцовства. Разумеется, шумиха такого рода как минимум внесла некоторую напряженность в семейную ситуацию Вернона; вообще, эта история взбудоражила весь город. Тест на отцовство дал отрицательный результат; Мисси ван Дюссельдорп, пристыженная и отвергнутая, бросила школу и уехала в другой город к родственникам. Все это случилось незадолго до смерти отца.