Наемник

– Ну вот, готово!

Руди бросается на краба и прижимает его лапами, одновременно выискивая внутри кусочки поаппетитнее. Я забираюсь поглубже в озерцо и пытаюсь добыть еще несколько штук. Клешни у этих крабов не слишком большие и не способны поранить, но ощущение, когда тебя схватили, получается пренеприятнейшее, очень механическое и какое-то скрежещущее, поэтому я стараюсь избегать непосредственных столкновений. В конце концов нам удается добыть еще только одного краба, но зато крупного – наверное, это местный крабий патриарх, солнечный свет проявляет в его панцире серо-голубые прожилки. Пожалуй, он достаточно упитан даже для человека. Я вскрываю панцирь острым обломком лавы и вытаскиваю для себя кусочек снежно-белого мяса. Пальцами кладу в рот. Восхитительный вкус, сладкий и соленый одновременно… Большую часть краба я оставляю Руди.

Забавно – но кот привередлив не хуже детей. Он, например, наотрез отказывался есть многие вещи, и для начала, пожалуй, можно упомянуть сухой кошачий корм. Даже кусочек ветчины, которую с удовольствием ест Кристофер, он должен сначала тщательно обнюхать и с сомнением попробовать. Избалованный вконец. Но крабов он просто обожает! Я вылезаю из озерца, достаю бутылку и выбираю среди скал местечко поудобнее. Долго-долго сижу, прихлебывая пиво и наблюдая игру солнечных бликов на воде. Вскоре и Руди устраивается на близлежащем валуне, принимается вылизываться, умываться, приводить в порядок свои бакенбарды. Такие минуты – самые спокойные в моей жизни на острове. Мы наслаждаемся ими вместе.

Я встретил Бетани, когда служил в Северной Дакоте, охранял пчелиные соты подземных шахт для межконтинентальных баллистических ракет. Мы, кучка умирающих со скуки сексуально озабоченных солдат, думали о чем угодно, только не о своих обязанностях. Общаться нам приходилось преимущественно с местными сусликами и комарами, которые голодным тучами поднимались из бесконечных заросших топей. Мы все были острижены под машинку, ходили в начищенных до блеска сапогах и выглядели, наверное, не слишком презентабельно. С другой стороны, мы держали в своих руках средство, способное уничтожить всю планету. Если это может послужить утешением.

Отец Бетани, Доктор, был пастором и по совместительству заведовал социальной программой, которая едва сводила концы с концами; его приход располагался на границе резервации индейцев оджибве. Его церковь стояла возле той же извилистой асфальтовой дороги, что вела и к нашей базе. Сам Доктор вечно балансировал на грани финансового краха; прихожан в его церкви было мало, и они постоянно менялись. Ему не хватало четкой инфраструктуры католиков или этнических связей лютеран – его главных конкурентов. Но недостаток коммерческого успеха Доктор всегда компенсировал стойкостью и твердостью воли.

Бетани тогда готовилась к экзаменам на степень бакалавра в университете Северной Дакоты в Гранд-Форкс и вовсю бунтовала против отца. Она жила с мужчиной вне брака. (С громадным рыжебородым мужиком, похожим на викинга, по прозвищу Бумер; как-то ночью он напился в баре и очень хотел пожать мою руку. «Конечно, Бумер, конечно», – говорил я, готовясь нырнуть под стол, но, к счастью, он не стал распускать свои громадные лапы.) Кроме того, она открыто высказывала сомнения в правдоподобности некоторых событий прошлого – скажем, правда ли Ною с его ковчегом удалось пережить Всемирный потоп с представителями всех живших тогда животных на борту. В обоих отношениях Доктор беспокоился за Бетани. Точнее говоря, с его точки зрения, это были две стороны одной медали: сомневаться в истинности Священного Писания означало вступить на скользкий путь к грешному поведению, например сексу вне священных уз брака. Ной и Бумер, если подумать, были в чем-то близки. Бетани необходимо было, пока не поздно, оживить свою веру!

Я помню наш второй визит в церковь, когда Доктор в своей проповеди говорил о смерти матери Бетани. Она погибла во время снежного бурана – дорогу замело, и машина застряла в сугробе. Она ехала в дом престарелых, где требовалась помощь. На следующий день ее нашли окоченевшей, с руками, сложенными для молитвы.

– Друзья, неужели вы не видите ее мысленным взором? Неужели это ни о чем вам не говорит? – Доктор расхаживал перед кафедрой, как будто заклиная собравшихся. – Она была готова умереть.

В его описании было столько силы, напряжения и глубины, что я был искренне тронут. Да, ничего не скажешь, этот человек способен воздействовать на окружающих. Аудитория у него в тот день была жалкая – только мы с Бетани, еще несколько солдат с базы и пара семей принаряженных оджибве. Но Доктор относился к своей задаче всерьез. Он торжественно вышагивал, разворачивался на носках, тяжело дышал.

– Она до самого конца молилась и славила Господа. Она была готова. Мне очень не хватает ее, но утешительно знать, что она была готова. Многие ли из нас готовы умереть?

Уже после, в машине, я сказал Бетани, что проповедь произвела на меня сильное впечатление. Особенно та часть, где он говорил о ее матери.

– Знаешь, твой папа, он… он настоящий.

– Да, они были хорошей парой, никаких сомнений. Я не уверена, что папа когда-нибудь сможет до конца оправиться. Знаешь, что он сделал, когда ее нашли? Он настоял на том, чтобы ее тело положили в теплой комнате, и помощник шерифа, дежуривший в то воскресенье, разрешил. Папа был готов увидеть чудо. Он сидел с ней и молился, и, когда она начала оттаивать, он ждал, что она присоединится к нему в молитве или, может быть, запоет благодарственный гимн. Он правда был готов к этому. Он верил. Но в конце концов испытал разочарование. Ему было очень тяжело. Он говорит, что принял волю Господа, но это было ужасно – как если бы она умерла второй раз.

Это для меня было уже немного чересчур, и я промолчал, глядя прямо перед собой через лобовое стекло. Но Бетани не остановилась:

– Представляешь, как она лежит там на столе, скорченная и окоченевшая? И вдруг открывает глаза. Знаешь, что она сказала бы, мне кажется?

Я отрицательно покачал головой.

– Бррррррррр!

И Бетани расхохоталась, хлопая ладонью по панели.

В то время меня шокировало, что Бетани может так шутить. С другой стороны, мне не приходилось раз за разом выслушивать рассказ Доктора об этом событии. Он ведь часто говорил в публичных проповедях о смерти ее матери. Кроме того, уже после службы, когда он пожимал мне руку на ступенях церкви, я представления не имел, как реагировать на его испытующие вопросы. В результате я, сам не заметив как, вызвался помочь ему покрасить церковь.

Несмотря на все различия, нас с Бетани с самого начала тянуло друг к другу. Начало нашего романа не было ни отчаянным, ни трудным – взаимная влюбленность приносила нам одну только радость. Конечно, темная зима – это сурово; во многих любимых наших местах, таких как вечерний клуб «Хай-Ло» в Грэнби, в комнатах вообще не было окон (ради тепла; кстати говоря, это делало их похожими на подземные шахты нашей базы). Зато остальные времена года в Дакоте прекрасны. В некоторых отношениях те места самые красивые из всех, какие мне приходилось видеть в жизни. Небо там как продолжение земли, его огромность угнетает, как пропасть под ногами, – как будто в небо тоже можно упасть. Очень скоро я понял, что эти бескрайние равнины вовсе не плоские; они испещрены огромным количеством болот, где гнездятся бесчисленные птицы в камышах, а пшеничные поля переливающимися волнами колышет ветер. По поверхности бескрайнего поля проносятся редкие волны, словно громадные лапы невидимых местных богов.

Бетани собиралась стать учителем начальной школы; когда мы познакомились, она только что получила университетский диплом. Но там, где она жила, мало рабочих мест – мало городов, мало школ, мало детей, – и все существующие места были уже прочно заняты. Индейцы в резервации предпочитали брать своих, а в ближайшем городке, по словам Доктора, заправляла «норвежская лютеранская мафия». У способной молодой девушки, принадлежащей к назарейской церкви, шансов не было никаких.