Эфирное время

ачала в доме появились всякие сонники, травники, сборники рецептов народной медицины. Потом граф заметил на ее туалетном столике учебник практической магии.

– Меня сглазили, – заявила она, однажды за завтраком, – и я знаю кто.

– Полно тебе, Иринушка, – попытался вразумить ее Тихон Тихонович, который гостил у них в ту пору, – что ты бредишь, как простая баба? Лучше вот в церковь сходи, причастись.

– Это не поможет, – решительно покачала головой Ирина Тихоновна, – слишком сильное заклятье.

– Перестань ерунду говорить, – поморщился Тихон Тихонович, – ты кушай меньше. Старайся сдерживать себя.

– Я и так без сил. Нужно совсем другое.

– Что же? – поинтересовался граф.

– Тебе, Михаил, не скажу, – она сверкнула на мужа маленькими черными глазками, и ему стало не по себе. В последнее время она почти не разговаривала с ним, глядела искоса, очень зло и подозрительно, иногда он замечал, что при нем она тихонько складывает свои жирные пальцы кукишем.

Ее увлекли заговоры, заклинания, всякого рода ведовство и шаманство. В полночь, при определенном положении луны, она отправлялась в рощу, рвала там какую-то траву, потом вымачивала ее пучки в крови черного петуха, которому перед тем собственноручно перерезала горло. Вместе со старой горничной Клавдией занималась спиритизмом, для чего не пожалела блюдечка от драгоценного китайского сервиза. Усилия ее сводились не столько к исцелению, сколько к поиску виноватого.

Ирина Тихоновна готова была кого угодно обвинить в своих недугах. То являлся к ней дух развратной царицы Клеопатры и хохотал в лицо, то приходила покойница-попадья из соседней деревни и плевала в щи. Однако главным и самым интересным персонажем ее потусторонних бдений сделался все-таки муж. Он хотел ее извести и жениться на молодой.

Вероятно, Михаил Иванович просто спился бы, как это часто случается с русским человеком в тяжелых обстоятельствах, но нашлось дело, которое увлекло его и даже вдохновило.

Граф послушался совета доктора Батурина и занялся живописью. В ранней юности он измалевал несколько альбомов изящными, забавными акварельками. Он зарисовывал уличные сценки, студенческие вечеринки, светские салоны и ресторанные залы. Иногда он выхватывал из толпы какую-нибудь характерную физиономию и запечатлевал на память. Но особенно ловко удавались ему карикатуры. Они были злы, обидны, однако точны чрезвычайно.

Теперь он пристрастился к простым реалистическим пейзажам. С этюдником уходил в лес, в поле, к маленькой быстрой речке Обещайке, которая протекала довольно далеко от Болякина. Писал маслом, широким, свободным мазком.

Однажды, жарким июльским вечером, именно у Обещайки, на мокром песчаном берегу, он так увлекся оттенками закатного неба и верхушками сосен, что не услышал легкого шелеста велосипедных шин за спиной.

– А вы делаете успехи, ваше сиятельство, – грудной низкий голос прозвучал у самого его уха, он вздрогнул, резко обернулся и встретил ярко-синие насмешливые глаза.

– Добрый вечер, Софья Константиновна, –