След крови

Рэчел взглянула на Мадлен. Похоже, она задета за живое, броня невозмутимости дала трещину.

— Нет, подождите, — сказала она, в упор глядя на Мадлен. — Я плачу за сеанс. И могу задавать вам вопросы, если захочу.

— Естественно, но моя задача — сделать так, чтобы вы не отвлекались от основной проблемы. Ответ на ваш вопрос: «Нет». У меня нет детей.

— Почему?

Мадлен подняла глаза, но смотрела не на Рэчел, а куда-то над ее головой.

— Я считаю, что вы хотите говорить обо мне, чтобы избежать разговоров о себе.

— Ха! Похоже на предложение из учебника.

Мадлен улыбнулась.

— Может, так и есть. А вы опять за свое. Вы очень ловко ушли от разговора о том, как вы занимались проституцией. Потом сделали то же самое, когда мы заговорили о вашем детстве. И когда стали обсуждать, почему вы не можете избавиться от жестокого, непредсказуемого и безжалостного мужчины.

— Так почему у вас нет детей?

Мадлен старательно избегала взгляда Рэчел.

— Ну же, — настаивала Рэчел. — Ответьте мне честно. Предпочли карьеру, да? Или просто не можете иметь детей? Или вы вообще не любите детей? Или у вас нет парня, с которым можно их завести? Или, может, мужчины вас не интересуют?

Мадлен обернулась и встретилась с Рэчел взглядом. Она качала головой и часто сглатывала. К ужасу Рэчел, в глазах Мадлен заблестели готовые хлынуть слезы. Рэчел выругалась. Черт! Она не этого хотела.

Мадлен открыла было рот, чтобы ответить, но не издала и звука. Она откашлялась и сделала вторую попытку.

— Я считаю, что говорить об этом неуместно.

— Да, вы правы. Прошу прощения, — извинилась Рэчел, наклоняясь и подхватывая свою сумочку. — Может, остановимся на этом? У меня уже уши пухнут, так хочется курить.

Глава четвертая

Я так понимаю, сеанс прошел не совсем гладко, — прокомментировала Сильвия, когда Мадлен вышла в пустую приемную.

— Что ты имеешь в виду?

— Ваша пациентка ушла спустя всего лишь тридцать девять минут.

— Что ж, я очень рада, что ты так внимательно ведешь хронометраж, — ответила Мадлен, раздражаясь от обычных назойливых замечаний Сильвии. Насколько Сильвия была надежной, настолько же в ней проявлялось материнское начало, которое она не могла в себе побороть. Помимо того что она пыталась предлагать пациентам вегетарианские закуски и давать рекомендации по поводу здоровья, Мадлен застала ее за тем, что она давала советы по астрологической таблице, которую прикрывала подносом для входящей корреспонденции. Мадлен положила этому конец, но у нее зародились подозрения, что на самом деле люди приходят сюда, чтобы повидаться со всезнающей Сильвией.

— И она выглядела раздосадованной, — добавила Сильвия.

Мадлен невольно поежилась. Как неловко закончился сеанс! Она не должна была позволять Рэчел выпытывать личную информацию. И эти слезы! Сама Рэчел, черт побери, не проронила и слезинки — она не из плакс. Неудивительно, что она не могла дождаться, пока Рэчел уйдет. Мадлен предприняла попытку — довольно неуклюжую — задержать Рэчел, но та заявила, что без сигареты не протянет больше и минуты. Сигареты — удовольствие дорогое, но это уже ее дело, ее деньги. Хотя Рэчел ради проформы договорилась о следующей встрече, Мадлен боялась, что она больше не придет. Было что-то такое в детстве Рэчел, с чем они должны были и хотели разобраться, но Рэчел не подпускала ее к этой тайне. Может, ее мать умерла от рака, может, что-то произошло в раннем детстве. И сеансы психотерапии подводили их все ближе к сути проблемы. Рэчел понимала, что не сможет постоянно сдерживать свои чувства. Ей придется обнажить свое уязвимое, растоптанное «я», чтобы и она сама, и Мадлен смогли рассмотреть его поближе.

Чтобы отправиться в подобное «путешествие», нужны сила воли и желание, а необходимость платить часто лишь усугубляет положение.

Мадлен отыскала свою машину на парковке на Пьерпонт-сгрит и отдала грабительскую сумму сварливому владельцу. Ей удалось избежать заторов в час пик, следуя собственным маршрутом: она выбирала узенькие улочки, по обеим сторонам которых высились добротные каменные особняки, пересекала расположенные в стороне от основных магистралей площади с внушительными палладийскими виллами. И хотя автомобильное движение по этим площадям не приветствовалось, оно прямо не запрещалось. Вскоре машина начала круто подниматься в гору по проселочной дороге. Городская суета осталась позади, воздух стал чище. Мадлен опустила стекло и вдохнула полной грудью. Где еще в мире можно покинуть центр города и уже через минуту созерцать луга, покрытые ковром весенних цветов, и поля с пасущимися коровами и овцами?

Подъезжая к месту назначения, Мадлен крепче сжала руль. Хотя она любила и уважала мать, визиты к ней два раза в неделю были утомительными и скоротечными. Мадлен понимала, что не стоит себя винить, но то, что мать окончит свои дни в этой холодной сырой стране, а не в красивом, покрытом буйной растительностью Ки-Уэсте или на любимой ею Кубе, камнем лежало на душе. Росария горевала о прошлом и частенько обвиняла Мадлен в том, что оказалась в этом аду, как-то позабыв, что это ее муж, отец Мадлен, настаивал, чтобы они переехали в Англию, на его родину.

Мадлен проехала под аркой, ведущей вдоль широкой аллеи прямо к дому. Сеттон-Холл представлял собой величественный особняк в стиле Тюдоров, теперь превратившийся в своего рода тюрьму — психиатрическую больницу для богатых. Когда-то здесь была резиденция герцога Сеттона, который пропил и профукал все свои деньги, потом особняк был продан одному дельцу, заработавшему немалое состояние на роскошных частных лечебницах. Этот делец заключил с Невиллом договор, стоивший тому нескольких картин, зато его сумасшедшая бывшая жена доживала свои дни с высочайшим комфортом. Таким образом Невилл одним махом избавился и от бывшей жены, и от угрызений совести.

Вдоль аллеи высились стройные кипарисы, за парком и всей территорией старательно ухаживали, на трех акрах холмистой земли то тут, то там виднелись величественные ливанские кедры. Мадлен припарковала свой «меркурий» на стоянке для посетителей. Машину уступил ей отец — подержанную, неэкономичную, настоящий раритет. Мадлен компенсировала вред, который наносила эта машина окружающей среде, тем, что пользовалась ею довольно редко, успокаивая себя рациональным объяснением: если не она будет ездить на этом «транспортном средстве», то кто-нибудь другой. Несмотря на это, ее машина была довольно скромной в сравнении с некоторыми другими на стоянке.

Она расписалась в приемной, пришпилила к куртке положенную табличку с фамилией и поднялась на второй этаж. Росария сидела в холле вместе с другими пациентами и смотрела какое-то очень шумное реалити-шоу. Подобные сцены всегда повергали Мадлен в шок: сидит группа людей с отрешенными, пустыми глазами, молчаливых и неподвижных, если не считать вялых движений, вызванных действием препаратов или полнейшей скукой. Росария разительно отличалась от остальных. Она сидела в кресле подчеркнуто прямо, и ее тонкие запястья были унизаны золотыми браслетами, С них свисали амулеты и талисманы, приобретенные в течение жизни, а на пальце болталось тяжелое золотое обручальное кольцо. На ней были широкие черные брюки и искусно вышитая гватемальская блуза, на стройных ногах — серебристые сандалии на высоких каблуках.

Несмотря на болезнь, Росария и в шестьдесят пять лет оставалась поразительно красивой женщиной. Ее длинные, до пояса, волосы были собраны в косу и эффектно уложены вокруг головы. Брови — черные и настолько густые, что почти срастались на переносице. Именно этот экзотический образ а-ля Фрида Кало [13] пленил Невилла много лет назад. Однажды в Мексике он встретил знаменитую Кало, которая уже умирала, но, как и большинство мужчин до него, не смог противостоять ее экзотической чувственности. Однако Росария, несмотря на всю свою таинственность, была не художницей, а беженкой из Гаваны, работала барменшей неполный день в Ки-Уэсте и занималась сантерией — древней религией, широко распространенной на Кубе. Она уверяла, что может предсказывать будущее и за доллар наведет порчу на кого хочешь. Невилл был молодым, подающим надежды художником, приехавшим в Ки-Уэст наслаждаться богемной атмосферой, когда увидел ее, — она сидела в деревянной кабинке на Дюваль-сгрит. Ей не исполнилось еще и двадцати, но она в полной мере осознавала силу своей привлекательности. Она окликнула его с противоположной стороны улицы и предложила бросить раковины каури, чтобы узнать свою судьбу. Ее несомненный талант поразил его воображение, и он до сих пор продолжает вспоминать о том, как оказался в плену ее чар. Но теперь, когда Невилл стал известным художником и женился на коренной англичанке, у него не было времени на сумасбродную бывшую жену-сантеру.