Ключ Давида

Амир, чтобы скоротать время, принялся рассказывать местные мифы и легенды.

– Мир, считают алтайцы, создал Творец, имя которого Ульгень. Он дал людям разум и законы. Но вначале он создал себе помощника по имени Эрлик. Тот счел себя равным Создателю и сотворил себе слуг-демонов. Ульгень не потерпел непослушания и свободомыслия Эрлика и сбросил его в подземный мир. С тех пор Эрлик повелевает преисподней.

– То есть, это та же история, что рассказывает Библия о низвержении Сатаны? – спросил Максим, рассеянно листая свою книжку.

– Не совсем, – улыбнулся Амир. – Эрлик, конечно, вредит людям, но без него они бы не выжили. Он научил их ремеслам, а главное, изобрел смерть. А это, согласитесь, большое благодеяние для людей. Алтайцы вообще считают Эрлика своим отцом. Еще он показал первому каму, как путешествовать между верхним и нижним мирами с помощью бубна.

– Кому показал? – переспросил Максим. – Первому шаману?

– Это не одно и то же. Сейчас мало кто в этом разбирается, но вообще-то есть белые шаманы-жрецы, которые общаются с высшими духами, близкими к Ульгеню. Есть колдуны, которые обращаются только к нижним демонам. А кам разговаривает и с высшими, и с низшими, и с самим Эрликом.

– Так выходит, алтайцы нам близки по вере? – судя по тому, что тик у него усилился, юноша был удивлен.

– Скажем так, доброжелательно к нам относятся. А вот кержаки не очень.

– А это еще кто?

– Кержаки? Староверы. Весьма нас не любят. Столетиями, из поколения в поколение укрываются в пещерах неподалеку от башни и всё пытаются нас извести своими молитвами. И не только молитвами… Но их мало осталось, да и наши к ним внедряются.

– Скажите, долго ли нам еще ехать? – включился в разговор Джордан, внимательно слушавший рассказчика.

– Меньше часа, – отозвался Амир. – Уже въезжаем в Горный Алтай. Видишь? – он показал рукой на стелу с огромным щитом у обочины. На щите было изображено грозное существо, которое, казалось, только что вырвалось на свободу из адских глубин. Это был грифон, парящий на огромных крыльях в голубом небе. Внизу картины бушевали волны, среди которых высился жреческий треножник, а наверху сияла покрытая снегом трехглавая горная вершина. Мощные когтистые лапы зверя и кончик его шипастого хвоста покрывали кровавые пятна, шея была длинной, как у змеи, а голову с острым хищным клювом венчал золотистый перепончатый гребень.

– Что это за символ? – удивленно спросил Джордан.

– Здешний герб, – ответила Марина. – Правда, впечатляет? Это же страна Змея. Здесь Змеиные горы, река Змеевка… Местные вам покажут Ящурову пещеру, из которой выползает гигантская рептилия, не хуже Лох-Несской.

– По мифологии алтайцев, змею ведь извлек из земли сам Эрлик, хозяин подземного царства, когда ударил своим посохом, – добавил Амир. – Кстати, серп и молот коммунистов – это в магическом смысле и есть посох князя тьмы, обвитый змеей. Любая дуга, даже радуга – знак змеи. Так что православных и мусульман красные давили от души, а за что шаманам досталось – непонятно.

Показался Горно-Алтайск. Издалека город, заполнивший котловину между взгорьями, выглядел очень живописно, но вблизи оказался типичным городком советской глубинки. Пыльные улочки, застроенные блочными домами, навевали скуку. Вдруг взгляд Джордана привлекла деревянная церковка с пронзительно-синими куполами, так и просившимися в небо. Она будто ненароком затесалась между безликих пятиэтажек. И купола, и весь облик церкви напомнили Джордану храм отца Димитрия в Москве, и он на долю секунды ощутил необычайно острую тоску, как будто не сделал вовремя очень важное дело, а теперь уже не успеть. Что-то еще заинтересовало его в этой церкви, но что это было, он понял лишь через несколько минут, когда она уже осталась далеко позади. На бревенчатом фасаде колокольни было вырезано круглое окно в виде розы. Похожее витражное окно он видел не в одном романском соборе во Франции, но в православном храме такая форма, наверное, была редкостью. В памяти у него всплыл сонет Рильке, который так нравился Лил:

Смешная Лил… Эти стихи, картинно взмахивая руками, она декламировала ему в дешевеньком отеле в Авиньоне, когда, проехав сутки автостопом, они, грязные и пыльные, прихватив бутылку красного вина, забрались вместе в маленькую ванну в номере и поливали друг друга из душа, хохоча, как сумасшедшие… Он подумал, что давно уже не получал вестей от Лил. Они расстались, когда Джордан собрался в армию. Для такой непримиримой пацифистки, как она, его решение взять в руки оружие было ужасным шагом. Они больше никогда не виделись, но на православные Рождество и Пасху Лил всегда присылала ему электронную открытку. Этой весной открытка не пришла.

Автобус остановился недалеко от впадения в Катунь какой-то речки, названия ее Джордан не запомнил. Дальше нужно было идти пешком, да еще в гору. Они поднимались гуськом по узкой тропе среди нежно-фиолетовых цветов, качавшихся среди мягкой зеленой травы на тонких стебельках. Лепестки их отгибал легкий ветерок, открывая нежно-золотистую сердцевину, приманивавшую диких пчел, убаюкивающе-монотонное жужжание которых манило просто упасть в эти душистые травы и полежать, вдыхая живой аромат свежей хвои, плывущий от юной поросли ближнего кедровника. Чуть подальше начинались густые заросли колючего кустарника в человеческий рост, а за ними лес, в котором среди сосен мелькали тут и там белые тонкие березы.

На пути то и дело попадались большие глыбы гранита, и тропинка шла вокруг них. Иногда рядом оказывался обрыв, переходивший в глубокое ущелье, а тропинку то и дело прорезали поперек довольно широкие, изломанные подобно молнии трещины. Вдруг на плоской поверхности одного из камней Джордан заметил рисунки, похожие на те, что печатают в учебнике истории, в разделе о первобытных людях. Олени с ветвистыми рогами стремительно неслись, спасаясь от всадников на конях и каких-то животных, то ли волков, то ли собак. Он задержался, чтобы получше рассмотреть рисунок, и немного отстал от колонны. Наклонившись, чтобы завязать шнурок, Джордан подумал, что не зря захватил куртку: на этой высоте было уже куда прохладнее, чем внизу, а садившееся солнце не обещало тепла до утра.

– Слышь, паря, погодь чуток.

Джордан обернулся и даже слегка вздрогнул от неожиданности. У здоровенного валуна, где только что – он готов был в этом поклясться – никого не было, стоял невысокий сухонький старичок с длинной седой бородой. Ветерок чуть взлохмачивал подстриженные скобкой редкие волосы на его голове, но пышная борода была аккуратно расчесана надвое. В позе незнакомца угадывалось какое-то внутреннее достоинство. Джордан подошел поближе. Старик, стоявший неподвижно у камня, напомнил ему одного из персонажей Мельникова-Печерского, которого он читал запоем в университетские времена. Сходство было и в одежде, вызывающе несовременной. На старичке были темно-синие брюки с напуском, заправленные в кожаные сапоги, и белая рубаха с причудливой вышивкой, стянутая расшитым красным пояском.

Приглядевшись к рисунку шитья на рубахе, Джордан поначалу не поверил своим глазам: по вороту и рукавам были вышиты крупные красные свастики в окружении синих ромбиков, а низ рубахи украшала широкая кайма с зигзагом из красных точек-глазков.

Подняв глаза, Джордан натолкнулся на внимательный немигающий взгляд старика. Карие глаза его оказались, однако, неожиданно молодыми. Такие же, вспомнил Джордан, были у его деда, даже когда тому было уже за восемьдесят.

– Что, дедушка? – спросил он вполголоса. Ему не хотелось, чтобы старика увидел кто-то из его спутников.

– Ты, паря, пошто с убырками-то? Ты ж не ихний буишь, – ответил тот вопросом на вопрос. Говорил старичок, окая и чудно растягивая слова, как будто нараспев.

– С какими убырками? – не понял Джордан. – Кто это?