Мерзость

— Да, но разве мои выстрелы их не остановили? — прошептали окровавленные губы Пасанга.

Я услышал, как вздохнул Фольценбрехт.

— Sturmbannführer Sigl befahl uns, sie zu verhören, und sie dann nach Fotos abzusuchen. Aber keiner von ihnen sieht so aus, als ob wir sie noch verhören können.

— Штурмбаннфюрер Зигль приказал допросить их, потом обыскать на предмет фотографий. Но оба не выглядят достаточно живыми, чтобы их можно было допросить.

Я почувствовал, как во мне пробуждается надежда. Я упал так, что правая рука оказалась внизу, и теперь эта рука медленно двигалась, миллиметр за миллиметром, сначала под анорак, потом к правому карману пуховика Финча, где лежал револьвер «уэбли», больно впившийся мне в ребро.

— Was sollen wir nun machen? — сказал Граф. — Warten bis einer von ihnen wieder zu sich kommt?

Я уловил слабое движение со стороны Пасанга и понял, что он тоже перемещает руку к «люгеру» в кармане пуховика. Я с трудом расслышал его перевод:

— И что мы будем делать? Ждать, когда один из них очнется?

Ответ Фольценбрехта показался мне грубой имитацией немецкой пастушьей песни.

— Nein, vergiss das Verhör. Töte sie erst, und dann suchen wir sie ab. Aber nur einen Kopfschuss, nicht in ihre Körper.

— Нет. Забудь о допросе, — быстрым шепотом переводил Пасанг. — Сначала убьем их, потом обыщем. Только стреляй в голову, а не в туловище.

Эти слова убедили меня рискнуть и вытащить «уэбли» из кармана. Мой указательный палец нащупал скобу, затем спусковой крючок. Большой палец лег на курок. Я вспомнил: Дикон говорил мне, что у револьвера нет предохранителя. Пасанг опять слегка пошевелился, вытаскивая «люгер».

— Warum denn? — спросил Граф.

— Почему? — перевел Пасанг, и я понял, что этого тупого телохранителя интересует не причина, по которой нужно застрелить меня и доктора Пасанга, а почему нужно стрелять в голову, а не в туловище.

— So dass wir keine Fotos beschädigen, im Falle sie welche bei sich haben, Du Scheisskopf, — гаркнул Фольценбрехт. — Sturmbannführer Sigl sollte bald aus den Bergen zurückkommen. Stell Deine Schmeisser auf einen Schuss. Los, los!

Послышался хруст гравия под их ботинками, и еще до того, как Пасанг успел прошептать перевод, я догадался, что имеет в виду Фольценбрехт.

— Чтобы не повредить фотографии, если снимки спрятаны где-то на них. Штурмбаннфюрер Зигль скоро спустится с горы, так что переключай свой «шмайссер» на одиночный огонь и пойдем…

«Шмайссер»! Этот проклятый пистолет-пулемет! Нацистские ублюдки собирались выстрелить нам в голову, чтобы не продырявить непристойные фотографии, которые были у каждого из нас — у меня в брезентовой сумке, а у Пасанга в большом кармане шерстяной куртки. Через несколько секунд они пристрелят нас, а потом обыщут наши трупы. Время вышло.

Мы с шерпой одновременно откатились в разные стороны и поднялись на колени, вскинув пистолеты.

Я до сих пор не знаю, что произошло потом. Двое немцев шли к нам, и вдруг вокруг них замелькали какие-то серые тени. Массивные фигуры. Проблески серого меха среди снежного вихря. Что-то волосатое.

Я увидел летящую голову Ульриха Графа, которая внезапно отделилась от тела. И успел услышать пронзительный визг Артура Фольценбрехта, когда из метели возникло и нависло над ним что-то серое и очень большое.

Затем что-то ударило меня по голове, я выстрелил, но никуда не попал, потому что рука дернулась вверх; успел лишь увидеть, как Пасанг падает вперед — «люгер» уже выпал из его руки, глаза на залитом кровью лице снова закрыты, — а потом сам повалился ничком на камни, и меня окутала тьма.

Глава 27

Очнулся я в пахнущей новым шелком палатке, уткнувшись лицом в не очень свежие, судя по запаху, подушки. Мои запястья были привязаны к колышкам, вбитым в землю между красивыми персидскими коврами, покрывавшими почти все дно палатки. Голова у меня буквально раскалывалась от боли. Спина тоже болела, но в одном месте — там, куда попала немецкая пуля, когда в нас с Пасангом стреляли. Я покрутил головой, пытаясь оглядеться — еще ковры, высокие шесты, брезент, еще подушки, но Пасанга не было. Может, он мертв. А может, и я тоже.

Но для мертвого боль была слишком сильной. Я заметил, что лежу на холоде без рубашки — пошевелившись, я случайно сбросил одеяла, — но на моей спине было что-то большое и липкое. У меня мелькнула мысль, что пуля застряла у меня в позвоночнике, в легком или в районе сердца. Но голова болела так сильно, что думать я не мог — необходимое для этого умственное усилие было для меня недоступно.

Услышав какой-то шум у себя за спиной, я повернул голову — так резко, что едва не лишился чувств от пронзившей череп боли, — но сумел разглядеть тибетца азиатской наружности, или похожего на тибетца монгола, который вошел в палатку с дымящейся миской в руках. Заметив, что я пришел в себя, он поспешно скрылся.

Бандиты, сообразил я. Оставалось лишь надеяться, что это та самая банда, с которой дружила леди Бромли-Монфор и которую уже подкупила шоколадом и пистолетами. Как звали их предводителя?..

Джимми-хан. Разве такое имя можно забыть?

Маленький азиат в меховой одежде с дымящейся миской в руках вернулся вместе с доктором Пасангом. Следом вошел Джимми-хан. Пасанг перевязал себе голову и смыл кровь с лица. Он больше не был похож на мертвого. Я видел начало следа от пули — белый шарам на темной коже левого виска доктора.

Бандит Джимми-хан что-то сказал на тибетском, и Пасанг перевел.

— Джимми-хан говорит: хорошо, что вы очнулись.

Судя по нашей предыдущей встрече месяц назад, Джимми-хан понимал английский и немного говорил на нем.

— Почему я привязан, Пасанг? Я пленник?

— Нет, — ответил высокий шерпа. — Вы бредили, Джейк. Я решил удалить пулю, пока вы находились без сознания, а веревки были единственным способом удержать вас, чтобы вы не сбили повязку. — Он достал из кармана изогнутый нож и перерезал стягивающую мои запястья веревку.

— Я получил пулю в спину, но остался жив? — Голова у меня болела и кружилась.

— В нас обоих, по всей видимости, стрелял мистер Ульрих Граф — на его теле нашли документы, — сказал Пасанг. — Попавшая в меня пуля пропорола кожу головы и оставила бороздку на черепе. Я ненадолго потерял сознание. Пуля, застрявшая у вас в верхней части спины, пробила, насколько я могу судить, оба кислородных баллона, стальную арматуру регулятора подачи кислорода, а также печку «Унна» и два котелка, которые вы несли в противогазной сумке за плечом. Да, а еще пуля прошла через алюминиевую раму кислородного аппарата, прежде чем попасть в вас. И потеряла большую часть кинетической энергии к тому времени, как вонзилась в ваше тело, Джейк. Я извлек ее из-под дюйма кожи и тонкого слоя плечевой мышцы.

Я удивленно заморгал. Голова у меня болела сильнее спины. Меня подстрелили!

— Откуда вы знаете, что в нас стрелял именно Граф?

— Я нашел расплющенную пулю, оцарапавшую меня, под камнем, около которого мы стояли, — объяснил Пасанг. — Но окончательный ответ дала та пуля, которую я извлек из вашей спины. Обе девятимиллиметровые пули из патрона «парабеллум»… Вам повезло, что стреляли с большого расстояния, — иначе вы были бы мертвы.

— У Артура Фольценбрехта тоже в руке был «люгер», когда он приближался к нам в те последние секунды, — пробормотал я. «Какая разница, кто из этих нацистов в нас стрелял?» — мелькнуло у меня в голове.

— Совершенно верно. — Пасанг протянул мне сплющенный кусочек свинца. — По всей видимости, кончики девятимиллиметровых пуль для «шмайссера» маркируются черной краской. Обе наши пули имеют черные кончики. Такими же было заряжено оружие Графа.

Я сел на подушках и покачнулся — кружилась голова.

— А что случилось с Графом и Фольценбрехтом? — Я пытался вспомнить, продираясь сквозь боль и туман в голове, но помнил только, как начал поднимать «уэбли», потом мелькание чего-то серого, темные фигуры среди кружащегося снега, крики.