Мерзость

Я отвел взгляд. Объекты пропали из моего поля зрения.

Чтобы проверить, не повлияли ли на мой мозг недомогание и высота, я посмотрел на вершины у нас под ногами и принялся перечислять их названия и высоту — за Северным седлом Чангзе высотой 24 878 футов, затем Кхартапу высотой 23 894 фута с другой стороны перевала к леднику Кхарта, далеко слева плечо и вершина Пумори, 23 507 футов, а правее ее, примыкающая к леднику Ронгбук вершина Лингтрен высотой всего 21 142 фута.

Похоже, мозги и память у меня были в порядке.

Я снова посмотрел направо. Три живых объекта по-прежнему плыли параллельно нашему маршруту, всегда оставаясь на одной высоте над кромкой Северного гребня, но меняясь местами: сначала позицию слева занял тот, у которого был тупой птичий клюв, потом его сменило существо с маленькими прямоугольными, как у пингвина, крыльями, и наконец, лидерство на спуске перешло к объекту с пульсирующей светящейся сердцевиной.

Души? Разве души могут быть такими? Или это наш настоящий облик — после того, как мы освободимся от тел?

Но почему три? Какие три души могут следовать за нами этим темным вечером?

Жан-Клод. Реджи. Дикон.

Я потянул кислородную маску вниз, стараясь не повредить клапаны, и попытался заговорить, но из моего горла вырвался только сдавленный кашель… или всхлип. Достаточно громкий, чтобы Пасанг, осторожно прокладывавший путь по каменным плитам в десяти футах впереди меня, остановился и оглянулся.

Осознав, что на моих открытых щеках замерзают слезы, я смог лишь махнуть рукой в сторону трех висящих в небе объектов. Пасанг повернул голову и посмотрел. Несколько секунд спустя я проследил за его взглядом.

На нас надвинулся новый клок снежного облака. Три плывших в воздухе живых существа исчезли. Другие маленькие облака и раньше проплывали между нами, заслоняя от меня странные объекты, но когда облако уходило, они всегда оказывались на месте. Но теперь я не сомневался, что они исчезли навсегда. И убедился в этом после того, как ветер погнал облако дальше.

Не знаю, что хотели мне сказать эти… существа… но их сообщение явно предназначалось только мне одному.

Я покачал головой, сигнализируя Пасангу, что волноваться не о чем и со мной все в порядке, опустил маску на место, и мы продолжили свой медленный и опасный спуск.

На месте нашего четвертого лагеря на Северном седле стояли три палатки — две наших зеленых палатки Уимпера и одна поменьше, рыжая палатка немцев. Все три были пусты. Пасанг тщательно обыскал немецкую палатку, нашел лишь несколько документов и ударом ноги повалил ее.

Потом он отвязался от соединяющей нас веревки, знаком приказал мне сесть на пустой ящик, а сам пошел проверить, на месте ли тайный склад — снаряжение, которое мы опустили в одну из расселин.

Я ненадолго перекрыл кислород и сидел, хватая ртом воздух — каждый вдох словно обжигал горло, а на выдохе боль только усиливалась, — и пытался радоваться теплу примуса, который разжег Пасанг.

Он вернулся уже в глубоких сумерках — с двумя новыми баллонами кислорода и едой, которую можно было кинуть в кипевшую в котелке воду. Теперь на все Северное седло и большую часть Северо-Восточного гребня, по которому мы спустились, сошла постепенно сгущавшаяся тень. Только самая кромка гребня, верхняя пятая часть Северной стены и сама вершина Эвереста по-прежнему светились красным, оранжевым и белым в густых лучах заходящего солнца.

Снежный плюмаж протянулся от вершины на восток, гораздо дальше, чем когда-либо прежде. Вероятно, ветры там жуткие, жестокие — смертельные для любого живого существа.

Реджи и Дикон должны уже спуститься на Юго-Западный гребень или лежат, обнявшись в двух соединенных спальниках в большой палатке на Южном седле, убеждал я себя. Но сам в это не верил. Я представлял их тела, замерзшие и негнущиеся, как тела Мэллори и Ирвина, лежащие где-то там, на этой стороне от вершины или на устрашающем снежном гребне за ней. Или висящими на веревке, как Майер и Персиваль. В ожидании воронов.

Именно тогда я понял, что если останусь жив, переживу этот спуск, то я — даже если когда-либо пойду в горы — ни за что, ни при каких обстоятельствах не вернусь на Эверест.

Разумеется, наша лестница уже не свисала со 100-футовой вертикальной стены из льда на верхнем участке 1000-футового спуска с Северного седла — мы перерубили ее растяжки, сбросив вниз вместе с несколькими немцами, давным-давно, — но немцы заменили ее альпинистской веревкой толщиной три восьмых дюйма, привязанной к двум новым анкерам, которые они вбили в снег и лед ледовой полки у самого края седла.

Мы с Пасангом добавили третий якорь — наполнили снегом пустой рюкзак, подобранный в четвертом лагере, закопали его как можно глубже и утрамбовали снег над ним, а затем я с помощью глухой петли и запасного немецкого карабина присоединил его к двум другим.

Но мы по-прежнему не доверяли этой чертовой веревке, оставленной немцами. К счастью, у каждого из нас имелась бухта из 120 футов «волшебной веревки Дикона», извлеченная из тайника в четвертом лагере, и теперь мы прикрепили эту веревку к поясу обвязки при помощи узла «восьмерка», а затем я навязал отдельные фрикционные узлы для свободного спуска. У нас с собой больше не было жумаров Жан-Клода. Я пожалел, что не попросил у него пару штук, когда он приходил поболтать со мной в пятом лагере.

Итак, в нашем распоряжении имелись две веревки, одной из которых мы доверяли, так что можно было одновременно спускаться по ледяной стене. Оставалось только достать из сумок валлийские головные лампы и перебрать запас батарей, чтобы найти среди них рабочие.

Затем — на этот раз я сменил Пасанга в роли лидера — мы перелезли, спиной вперед, через край Северного седла и быстро спустились по веревкам с самой горы Эверест к 900-футовому снежному склону, который ждал нас внизу.

Ниже третьего лагеря мы задумались, не остановиться ли на ночлег — у каждого был спальник, — но обоим хотелось продолжить спуск. Даже ночью, когда дорогу между расселинами на леднике будут освещать лишь тусклые головные лампы, мы к рассвету доберемся до базового лагеря — или еще дальше.

Мы только что покинули пустой третий лагерь — Пасанг шел первым, связанный со мной 30-футовой веревкой, — когда я провалился в скрытую под снегом расселину.

Услышав мой крик, Пасанг отреагировал мгновенно — и профессионально, как опытный альпинист, — глубоко вонзив ледоруб в снег у своих ног и приготовившись страховать, так что я пролетел не больше пятнадцати футов. Сам я тоже не выронил ледоруб из рук, и он застрял между стенками расселины над моей головой — надежная опора, пока я свободной рукой навязывал узлы Прусика для подъема.

Но потом я совершил ошибку, когда посмотрел вниз и лампа на моей голове осветила расселину.

В двадцати футах подо мной были мертвые синие лица, десятки лиц с раскрытыми ртами и застывшими, распахнутыми глазами. Мертвые руки с синими ладонями тянулись к моим ботинкам от присыпанных снегом тел.

Я закричал.

— Что случилось, Джейк? — крикнул Пасанг. — Вы ранены?

— Нет, со мной все в порядке, — прохрипел я, напрягая распухшее горло и поврежденную гортань. — Просто тяните меня… тяните…

— А может, вам использовать узел Прусика, а я буду страховать?

— Нет… просто вытягивайте меня наверх… скорее!

Пасанг так и сделал, не обращая внимания на то, что веревка врезается в острый край ледяной расселины. Он был очень сильным. Я освободил свой ледоруб и вырубал опоры для рук. И вот я уже на поверхности.

Я подполз к тяжело дышавшему Пасангу — он вообще не пользовался кислородом, берег все баллоны для меня — и описал то, что видел внизу.

— Понятно, — сказал доктор. — Мы случайно наткнулись на расселину, в которую герр Зигль и его друзья сбросили тела наших шерпов из третьего лагеря.

Меня била дрожь, и я никак не мог ее унять. Пасанг достал из одной из своих набитых до отказа брезентовых сумок одеяло и накинул мне на плечи.