Милый Каин

— Ну скажи на милость, обязательно нужно было вспоминать про работу?

Хулио согласился, что был неправ, и стал судорожно продумывать, как исправить ситуацию.

— Не умею я играть и притворяться, — признался он наконец. — Ты сама подумай, что получается. Я только-только начал рассказывать тебе о своей жизни, чтобы ты узнала меня получше. Мы ведь с тобой еще толком не познакомились, а ты уже снова предлагаешь играть в посторонних людей, впервые видящих друг друга.

— Похоже, мы с тобой и вправду незнакомы. Привыкли встречаться на работе, узнаем друг друга в лицо. Я вроде бы даже знаю о тебе много всяких разных мелочей. Вот только все они, даже вместе взятые, практически ничего не значат. Я все равно не знаю и не понимаю тебя.

Хулио почувствовал, что Инес фактически просила его рассказать, какой он, как живет и что составляет смысл его жизни. В разговорах на такие темы Омедас, как и следовало ожидать, не был особо силен.

— Я, наверное, типичный необыкновенный человек, — сообщил он.

— Это как понимать?

— Видишь ли, каждый из нас считает себя в какой-то мере уникальным. Все мы думаем, что являемся носителями некой особой сущности, в чем-то важном не похожи на других, представляем собой совершенно особое, уникальное сокровище. Кстати, бережем себя для тех немногих, кого признаем равными себе и кто, в свою очередь, тоже считает себя особенным и неповторимым. Вот ты, Инес, обыкновенный человек или нет?

— Это вопрос на засыпку? — со смехом переспросила она. — Если я скажу, что, несомненно, являюсь необыкновенной и уникальной, то получится, что ничем не отличаюсь от всех тех людей, которые считают себя особенными. Эти умозаключения наталкивают меня на важную мысль. Наверное, лучше сказать тебе, что я не считаю себя особенной.

— Таким образом, ты выдаешь себя за человека, принадлежащего к узкому кругу избранных, незаурядных, которые себя таковыми не считают.

— Знаешь, мне бы хотелось, чтобы ты относился ко мне как к человеку особенному, необычному именно для тебя.

— Такие слова можно сказать кому угодно, любому собеседнику.

— Нет, это я только тебе говорю, потому что ты для меня не кто угодно, а тот самый типичный необыкновенный человек.

Хулио сделал еще глоток и почувствовал, что голова у него слегка закружилась.

— Инес, ты настоящий друг и совершенно необыкновенная девушка. Другой такой быть не может. Я буду повторять, что ты особенная и необыкновенная, даже если мы будем видеться с тобой вдвое чаще.

Инес взяла Хулио за руку и потянула его за собой на танцпол.

Патрисия еще ребенком не столько поняла, сколько почувствовала свою ответственность за женскую составляющую в воспитании младшего брата. Роль заботливой старшей сестры в аранжировке материнского инстинкта, сформировавшегося не по возрасту рано, она исполняла ревностно, с полной самоотдачей. При этом, в отличие от отца, она не желала замечать, что Хулио — человек независимый и самодостаточный — не слишком нуждался в постоянной назойливой опеке.

Личная жизнь у их отца так и не сложилась. По крайней мере, дома он ни с какими женщинами не появлялся. Лишь однажды, покопавшись в отцовском портфеле, Патрисия обнаружила несколько фотографий очень привлекательной женщины — строгий синий костюм, при этом с эффектным декольте! Роберто как-то знакомил с ней своих детей перед тем, как уйти из дома на несколько часов, по его словам, в кино. Роман этот надолго не затянулся, а после разрыва Роберто окончательно утвердился в роли верного вдовца, посвящающего все свое время не поиску новых знакомств, а воспитанию детей.

Самой большой его страстью были шахматы. Когда-то давно, во времена свадебного путешествия, молодая жена купила ему на блошином рынке в Будапеште шахматную доску с набором фигур из полированного африканского кедра. Мягкие и теплые на ощупь, они прекрасно ложились в руку и были, пожалуй, лишь самую малость тяжеловаты для маленькой детской ладошки. Дорожная доска складывалась вдвое. В образовавшейся коробке легко размещались все фигуры. В набор входил и складной деревянный штатив-треножник. В полностью разложенном состоянии он позволял установить доску на высоте журнального столика.

Тонкий, едва уловимый аромат кедра стал для Хулио запахом детства. Он надолго впитывался в пальцы и ладони после каждой партии, сыгранной с отцом. В те далекие годы мальчик действительно играл вместе с отцом, а не против него.

Роберто был твердо убежден в том, что шахматы тренируют ум и развивают склонность к логическому мышлению. По его мнению, это благотворное воздействие они могли оказывать даже на маленьких детей. В один прекрасный день он начал приучать Хулио и Патрисию к этой благородной игре. Для начала Роберто нарисовал на их детском столике доску и усадил за нее двух кукол.

Патрисия вспоминала об этом много лет спустя и не один раз удивлялась, насколько удачно затронул отец нужные струны детского сознания. Старшая дочь и младший сын худо-бедно научились играть в шахматы, привыкли к этому времяпрепровождению и всегда могли хоть как-то скоротать часок-другой за доской, неспешно передвигая фигуры в такт спокойно текущему семейному разговору.

По правде говоря, для самой Патрисии шахматы не стали подлинным увлечением, и отец это прекрасно понимал. Зато он мог успокоить себя тем, что эта игра оказалась подлинной страстью его младшего сына.

Хулио окунулся в мир шахмат с головой. Аромат кедра на кончиках пальцев и запах отцовской трубки впечатались в его память и в любой момент могли вызвать воспоминания о долгих семейных вечерах, проведенных за доской. Обычно отец и сын играли две-три короткие, пятнадцатиминутные, партии подряд, а затем приступали к их обсуждению. Они анализировали сделанные ходы и продумывали, как можно было бы сыграть лучше в той или иной позиции.

Хулио следил за движениями рук отца, передвигавшего фигуры, следовал ходу его мыслей и мало-помалу научился видеть любую партию в целом, воспринимать ее как маленькую изменчивую вселенную, которая живет по своим железным законам, обусловленным строгой логикой. Несмотря на всю упорядоченность, эти рождавшиеся и угасавшие миры оставались для Хулио таинственными и непознанными зачарованными странами. Их обитатели — пешки, ферзи, ладьи и слоны — жили вроде бы сами по себе, но в то же время подчинялись одной лишь его мысли. Для того чтобы сделать ход в воображаемой партии, к фигуре даже не нужно было прикасаться рукой.

С девяти лет он начал обыгрывать отца, хотя тот уже давно перестал поддаваться или намеренно не замечать ошибок Хулио. Осознав это, мальчик сначала испугался, а затем пришел в невероятное волнение и смятение. Ему долго казалось, что происходящее за доской является ошибкой, каким-то коротким замыканием в нормальной цепи развития событий, некой аномалией, которую они с отцом либо неправильно поняли, либо по какой-то причине истолковали ложным образом.

Когда же оба окончательно убедились в закономерности побед, постоянно одерживаемых Хулио, мальчишке пришлось пережить резкий кризис самооценки, первый в его жизни. Был момент, когда он много дней кряду ходил мрачнее тучи и даже несколько раз пропустил школу. Его голова была занята мучительными размышлениями на тему каких-то особых способностей, которыми он, вполне вероятно, обладал, сам того не зная, с самого рождения. Ему хотелось понять, распространяются ли эти таланты на что-либо кроме шахмат и не является ли он в конце концов избранным, особо одаренным и, как знать, может быть, даже всемогущим.

Эти мысли увлекали мальчишку. В то же время он подсознательно стыдился их и при этом страшно боялся, что отец по глазам догадается, о чем сын думает, и поставит его на место буквально одним презрительным взглядом, единственным ироничным замечанием.

«Вот если бы!.. Ну почему, в конце концов, этот дар проявляется не в обычной жизни, а лишь за шахматной доской?»

Он словно стоял на краю пропасти. Мир показался ему маленьким, невозможное — возможным, недостижимое — близким и осязаемым.