Сыны Зари (сборник)

Когда за полчаса до рассвета Нина проснулась, Кэлли, вероятно, был на кухне. Он не мог, видимо, заснуть и поэтому решил встать и приготовить себе кофе. Нина перевернулась на живот и раскинула по постели руки и ноги, приняв позу бегущего человека. Завтра теперь уже превратилось в сегодня. А прошлое стало какой-то незнакомой, неведомой страной. Мускусный аромат, идущий от постели, наполнил ее ноздри, и она ощутила трепетание танца вожделения где-то между своих бедер, словно в бронзовой чаше разгоралось пламя.

Она услышала донесшееся из кухни звяканье: это он поставил на стол чашку с кофе. Нет, с чаем. Она не сомневалась, что это должен был быть чай. Он должен думать, что она все еще спит, и поэтому вряд ли принесет ей немножко. Чуть-чуть погодя она пойдет на кухню и выпьет с ним немного чая, а потом поведет его обратно, в постель...

Она еще немного подремала. Она наполовину припомнила тот сон о реках, а может быть, это было и море. Они с Кэлли стояли на каком-то отличном для осмотра месте и смотрели вниз, на буруны волн или вспененную воду в порогах реки. Ее сознание удерживало только этот образ, но и он позволял ей чувствовать себя отлично. Пока Нина дремала, она снова вошла в этот сон и обнаружила, что может рассматривать водный простор как в бинокль. Вот она разглядела плот и сконцентрировала внимание на двух фигурках на нем. Это были она сама и Кэлли, смеющиеся, увертывающиеся от брызг воды, ловко управляющие хрупким суденышком, лавируя между скал.

Длинный, узкий ручеек света бежал где-то у восточного горизонта, подобно внезапно пролитой воде. Жемчуг и аквамарин. Спустя мгновение этот ручеек начал просачиваться прямо в небо. Кэлли приподнял ноги над сумкой и, вытянув их, немного подержал на весу. Он зевнул и отправился поискать свежего кофе. Через полчасика или что-то около этого он сможет купить билет до Сент-Луиса. А еще некоторое время спустя он уже будет в воздухе. Не было никакой возможности справиться в банке еще разок и узнать, не перевела ли ему Элен телеграфом немного денег. Покупка этого билета, должно быть, почти выпотрошит его карманы.

Он спал урывками и теперь от усталости чувствовал себя разбитым. Его мысли были уже где-то впереди него: Ральф Портер, Никола Хэммонд, Протеро, Элен, этот снайпер... Убийства, конечно, прекратились. Больше не было нужды в этой уловке – ведь картины попали по своему назначению. Снайпер исчез с первых страниц газет, а расследование топталось на одном месте.

Кэлли возвращался назад, везя с собой полученное имя и поставленную перед собой цель. Это имя должно было вывести его на другие имена, и среди них непременно были бы люди, которые платили этому снайперу, ставили ему задачу. Кэлли нужны были эти люди. Но не в этом состояла его цель. Еще больше ему нужен был сам снайпер, он хотел знать, как же этот человек смог сделать то, что сделал. Он хотел это понять.

Примерно еще с час Айра Санчес пролежал там, где он упал с капота «джипа». Он как бы утекал куда-то из собственного сознания, а потом снова возвращался в него, мысли его иногда были безумными, а иногда – до сверхъестественности здравыми. Боль охватила его в тот самый момент, когда он пришел в себя. А спустя несколько секунд она буквально затопила его, подобно грязной воде, заполняющей сточную канаву.

Он подумал, что сейчас уплывет, и этот поток унесет его туда, к горизонту. Унесет прочь отсюда, и боль останется позади. Его лицо было раздавлено предсмертными муками. Ребра треснули, а одно сломалось совсем, в груди было холодно, как от зимнего дождя. А в паху, куда им особенно нравилось пинать его ногами, сосредоточился главный источник боли, этакий раскаленный добела и разрастающийся центр, посылавший огненные ручейки, прокладывавшие свои русла вверх, к его глазам.

«Они разбили мне яйца, – подумай Айра. – Да, они и в самом деле разбили мне яйца». Он не понимал, где находился. И если бы даже было светло, все равно не смог бы разглядеть приметные ориентиры, потому что глаза его превратились в мешочки, полные крови. Еще минут десять ушло у него на то, чтобы кое-как подняться на локти и колени. А потом он начал ползти. Он полз примерно полчаса и сумел покрыть ярдов сорок. Там он и умер. А немного погодя появились какие-то маленькие твари. Они стремглав помчались к нему, поначалу возбужденные и встревоженные. Ну а потом они стали спокойными и сосредоточенными и застыли на месте, шевеля только головами.

Солнце к тому времени уже стало подниматься, низко вися на восточной стороне неба, и со всех сторон прибывали все новые и новые твари, чтобы продолжить преображение Айры Санчеса.

Нет, не на кухне. И никакую чайную чашку никуда не ставили и вообще не использовали. Она вернулась в спальню и увидела, что его одежда исчезла. Значит, он пошел за билетами. Хотя вообще-то для этого было еще довольно рано. Ну, значит, он просто вышел погулять. Правда, и в этом не было никакого смысла. Ну тогда он вышел по какой-то другой причине, о которой она просто не могла догадаться. Но вроде бы и причины-то такой не было. Он очень скоро вернется. Впрочем, может быть, он вообще никогда не вернется.

Нина присела подождать. Под сердцем у нее начинал смерзаться комочек льда.

Кэлли зашел в мужской туалет привести себя в порядок. В аптечном ларьке он купил зубную щетку, уже пропитанную зубной пастой. Пополоскал рот, сплюнул – и вот уже чувствуешь себя лучше! И легкое пощипывание мяты на деснах. Вернувшись в зал ожидания, он сделал три звонка.

– Завтра утром – это годится, – сказал ему Майк Доусон.

– Да, но я прилетаю сегодня поздно вечером.

– Это что же, новый рейс?

– Нет. Это тот самый рейс, на котором я и планировал улететь.

– Мне тебя встретить?

– Не обязательно, – ответил Кэлли. – Просто дай знать Протеро.

– Извините, Кэлли, – сказал ему Карл Мэзерс. – Я не могу позволить себе, чтобы Тайлер дрючил меня в хвост и в гриву. Ведь это для меня источник существования, вы понимаете?

– Не беспокойтесь, – сказал Кэлли, – это, черт подери, не внесло особой разницы. Я высылаю вам почтой немного денег. Это для Джерри Каттини, там оплата за два дня.

– Я прослежу, чтобы он получил их. Послушайте, Кэлли, извините меня, ладно?

«...Если вы хотите оставить сообщение...» – сказал голос Элен Блейк.

В течение некоторого времени это было невозможным. А потом это стало вполне возможным. Она видела эти фотографии: парк, море, они вдвоем гуляют по французским улицам, они бредут рядом, хотя их руки, раньше сцепленные, теперь висят по бокам. И наконец, это стало более, чем возможно. И все цвета сразу потускнели, и теперь уже трудно было разобрать, кто это там, вот эти люди на снимках... Его лицо было в тени, а ее полуповернуто, чтобы взглянуть назад. И когда они гуляли по «Булыжнику», удаляясь от линз ее глаз-биноклей, нельзя было с уверенностью сказать, что это были они, Нина и Робин. Робин и Нина.

А потом это стало несомненным. Белый яркий блеск, словно пламя, медленно полз по фотографиям, по траве и деревьям парка, по ставням и красным крышам французских домов, по булыжному волнолому, который, изгибаясь, уходил в открытое море... И когда она мысленно взглянула на все это, фигуры на снимках сначала подрумянились по всей длине своих контуров, а потом ярко вспыхнули неистовым огнем, как будто она вдруг посмотрела прямо на солнце.

Нина натянула на себя одежду, подобно человеку, только что научившемуся это делать. Пуговицы блузки оказались не в своих петлях, и еще она дважды пыталась надеть правую туфлю на левую ногу. Из чемоданчика она достала один-единственный предмет, а из кошелька вынула столько денег, чтобы хватило на поездку на такси.

Оставив все остальное в комнате, она направилась к входной двери. А еще через пару мгновений вышла наружу, в этот сверкающий день.