Эфирное время

– Идея была твоя. А Ирина домоседка, вся в меня. Да и не понравилось ей там. В Италии жарко, в Англии холодно, в Париже пыльно, и везде кокотки.

– Однако… – выдохнул граф и стал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько же он на самом деле прожил денег за эти годы, но задача оказалась непосильной.

– Сейчас можешь идти. Думай до утра, – сказал Тихон Тихонович.

Граф молча подошел к двери и уже открыл ее, чтобы поскорее выйти вон из этого роскошного купеческого кабинета, но тесть остановил его:

– Погоди. Прикрой-ка дверку. Граф послушался, вернулся к столу. – Если ты надеешься продать брошку с алмазом и поправить этим свои дела, то зря, – прошептал Тихон Тихонович, склонившись к его уху, – я желаю, чтобы эта вещь досталась моим внукам. Не бойся, Ирина не знает, никто, кроме меня, не знает о брошке в форме цветка орхидеи. Вещь хорошая, стоит дорого, я не трону, пусть себе лежит, где лежала, спрятать советую получше, однако продать не позволю. Такие вещи должны оставаться в семье. Все, Миша, иди и хорошо подумай, кто ты: граф: честный семьянин, либо нумерованный арестант в долговой тюрьме. Третьего-то не дано, ваше сиятельство. – Он сочувственно подмигнул, нацепил пенсне на мясистый нос и углубился в чтение бумаг.

Ночью граф стрелялся, но пистолет дал осечку. Утром он подал в отставку, а через неделю переехал к жене в Болякино.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Артем Бутейко действительно успел наговорить много гадостей за свою короткую жизнь. Илья Никитич прослушивал кассеты с интервью и поражался бестактности вопросов, а главное, не понимал, кому все это интересно.

– Значит, первый в жизни оргазм ты испытал в детском саду? – звучал на пленке высокий монотонный голос Бутейко.

– Да. Нянька мыла пол, был тихий час, она наклонилась, я видел прямо перед собой огромный женский зад, туго обтянутый тонким халатом, – звучал в ответ голос известного эстрадного певца.

– Как ты можешь описать свои физиологические ощущения?

– Это был кайф! – стало слышно, как несколько человек засмеялись, то есть они беседовали вовсе не наедине. Певец отвечал охотно, вопросы его не смущали, ему нравилось рассказывать о самом себе что угодно. – Во мне все раскрывалось навстречу этому шикарному упругому заду, как раскрывается бутон розы.

– Очень романтично! Между прочим, это больше похоже на ощущение женщины, – глубокомысленно заметил Бутейко, – кстати, как ты относишься к однополой любви?

– Положительно. Но сам я, к сожалению, люблю только женщин.

– Почему к сожалению?

– Потому, что я считаю, человек должен все испытать в этой жизни.

В комнату заглянула мама.

– Илюша, иди кушать!

– Да, мамочка, сейчас, – кивнул Илья Никитич, продолжая слушать кассету.

– Твой первый половой акт оказал на тебя существенное влияние как на личность? – громко звучал голос Бутейко из магнитофона.

– Да, потому что у меня ничего не получилось. Я так волновался, что кончил, не успев снять штаны. Мне было двенадцать, а ей двадцать три. Она работала пионервожатой