Черное сердце

– Но сегодня Китай – открытая страна и необходимость в ваших услугах отпала.

А девчонка не дура, подумал Монах, и усмехнулся:

– В целом, вы правы, однако мой бизнес приносит государству весьма неплохой доход, отказываться от которого было бы весьма глупо, согласитесь.

– Значит, вы никакой не вольный стрелок. Правительство имеет свою долю от вашей, с позволения сказать, охоты. Вполне капиталистический подход к делу.

Монах откинулся на спинку стула и захохотал:

– Совершенно верно, в самую точку! Мы весьма способные ученики, и учимся у вас очень быстро. Вольный стрелок, видимо, не самое удачное выражение. Неофициальный, так будет точнее, – он слегка сжал ее руку. – Учтите, я сообщил вам почти что государственную тайну. Лорин пожала плечами:

– Мне даже некому ее раскрыть. В Госдепартаменте у меня нет ни одного знакомого, – она пододвинула свой бокал на центр стола. – Еще вина, пожалуйста.

– Жаль, – вздохнул Монах, наполняя бокал Лорин, – что вы не хотите рассказать мне, что вас тревожит.

Лорин удивленно посмотрела на него, раздумывая.

– А почему бы и нет? – сказала она наконец. – Полагаю, свежий взгляд на мою проблему не повредит.

И она рассказала ему о Трейси, о брате Бобби и о том, что произошло между ними. Имен, однако, она не называла.

– Я люблю его, – закончила она, – и не понимаю, зачем приложила столько усилий, чтобы оттолкнуть его от себя.

Монах задумался.

– Вы предпринимаете действия, диаметрально противоположные тому, что чувствуете, – он поглядел на нее печальными глазами.

– Вовсе нет, – возразила Лорин. – В тот момент, когда я поняла, что он несет ответственность за гибель брата, я его возненавидела.

– Вы же только что сказали, что любите его. Чему верить? Что вы его любите или ненавидите?

– И то, и другое.

Монах кивнул:

– Так бывает. Человек очень сложное существо, способное на множественность чувств одновременно, – он сдул со стола несуществующую пылинку. – Но вы по-прежнему думаете о нем, он вам нужен. У ненависти мотивация несколько иная.

Лорин молчала, и он продолжал:

– И тем не менее, вы оттолкнули его. Почему, как вы думаете?

– Я же сказала, не знаю.

– Да, сказали, – он задумчиво рассматривал ее. – Знаете, а я вам не верю.

– Ну и нахал же вы! – вспыхнула Лорин, но вспомнив просьбу Мартина, смутилась и опустила голову. – Простите меня, – пробормотала она. – О Господи, надо же так оскорбить человека!

Монах улыбнулся и потрепал ее по руке:

– Да будет вам так убиваться. Я не неженка, каким, возможно, показался вам. Как бы там ни было, орешек, который вам предстоит разгрызть, очень крепкий.

Она кисло улыбнулась:

– Мне правда очень жаль, извините. Нельзя так себя вести.

– Я вас прекрасно понимаю, – серьезно сказал Монах, – когда зубной врач задевает нерв, вы подпрыгиваете от боли, верно?

Она кивнула.

– Знаете, – произнес он задумчиво, – у меня тоже был брат. Семь сестер в семье и только два мальчика, я и брат, – он покачал головой. – Он был настоящим сорвиголовой, мой брат. В его сердце кипела революция, он готовил себя к битве с ее врагами, – Монах опустил глаза. – Я же был очень спокойным и уравновешенным человеком. Я предпочитал думать, а не действовать, в этом я видел свое предназначение. У брата с этим дело обстояло неважно, он часто посмеивался надо мной. Меня это задевало: я был старше и сильнее, все наши драки заканчивались одинаково: он лежал на спине, а я сидел сверху и тузил его. Но он обожал тренироваться – знаете, всякие там боевые искусства, так, кажется, это у вас называется. Я же был равнодушен к этим занятиям. Кстати, там еще обучали и военному делу. Так вот, я был вынужден тренироваться целыми днями, чтобы достичь того, что он усваивал за пять минут. Как то раз я должен был метать гранаты, мы сдавали какие-то нормы, а, надо сказать, именно это упражнение я терпеть не мог. И он вышел вместо меня. Вторая граната оказалась с дефектом: не успел он выдернуть чеку, как граната взорвалась прямо у его головы.

При последних словах Монаха Лорин почувствовала комок в горле. Она ужаснулась его рассказу и с трудом поборола тошноту. Мысли ее сразу же переключились на Бобби. Она помнила его не тем бравым парнем, который уходил под знаменами сил особого назначения, и не тем бескровным изваяниям, вернувшись на родину в гробу под звездно-полосатым флагом, – нет, она помнила его беззаботным, счастливым мальчишкой: он забирался на яблоню, а она стояла внизу, подставляя подол под тяжелые, пахнущие летом яблоки. А потом они с подружками убегали, оставляя озадаченного Бобби в одиночестве на высоченном дереве, и издали хихикали, показывая на него пальцами.

Разве это был единственный случай из нашего детства, можно припомнить таких сколько угодно. О чем это я? Все старшие сестры издеваются над своими младшими братишками, так уж устроены старшие сестры.

– На похоронах брата я рыдал, – голос Монаха доносился до нее словно из выложенного ватой колодца. – Рыдали наши родители и семь сестер. Рыдали дяди, тетки, двоюродные братья и сестры, – сейчас глаза его были совершенно пустые. – А потом я сделал такое, что никому и в голову придти не могло: я вернулся домой и обрился наголо. С бритой головой, одетый во все черное я ходил три года – я понял свое истинное предназначение и, изнуряя себя до полусмерти, занимался тем, чему хотел посвятить свою жизнь брат: боевыми искусствами и военной подготовкой. И, знаете, Лорин, – мягко произнес он, – я занимался этим не потому, что мне хотелось стать великим воином. В действительности я ненавидел свои тренировки. Но я обязан был заниматься этим делом. Так диктовало мне чувство вины.

Вина, подумала Лорин. Это моя ноша, моя тайна, мой крест. И ненавидела она вовсе не Трейси. Она понимала, что не он убил Бобби, это сделала война. Она ненавидела себя. Потому что – так ли это было на самом деле или нет, неважно, – она была убеждена, что Бобби записался в силы особого назначения только потому, что не мог вынести той жизни, которой ему приходилось жить. А она была весьма существенной частью той его жизни, гораздо большей, чем она могла признаться даже самой себе. Если кто-то и нес ответственность за смерть Бобби, то только она сама.

– Лорин, Лорин, – начал успокаивать ее Монах, увидев на глазах балерины слезы. Она плакала, не закрывая лица, – огромные слезинки сверкали в уголках глаз, катились по щекам и беззвучно капали на белоснежную скатерть.

Монах взял ее за руку и дружески пожал. Не было никакого погибшего брата. Его брат, старше Монаха на два года, был жив и процветал, будучи одним из членов правительства Китайской Народной Республики. Вина же его заключалась в том, что он расставил ловушку этой американке, которой столь восхищается. Монах не был психоаналитиком, однако имея огромный опыт работы в условиях как боевых действий, так и на фронтах невидимой войны, он мог заткнуть за пояс любого психоаналитика, даже очень хорошего. В противном случае он не мог бы выжимать информацию из американских пленных во время вьетнамской войны, а ему приходилось этим заниматься, и лучше него никто этого не делал. Недостаточно было просто выполнять задания, поручаемые ему правительством. А так называемые параллельные ситуации очень полезны, ибо помогали раскрыть собеседника эффективнее любых других способов, включая методы физического воздействия. С годами Монах пришел к выводу, что обходные пути скорее ведут к успеху, чем прямые лобовые удары. Усвоив эту относительно простую истину, он практически не знал поражений.

Монах протянул Лорин тонкий льняной платок – она вытерла слезы и с благодарностью посмотрела на него. Ресницы ее все еще блестели.

– Спасибо, – Лорин всхлипнула, через силу улыбнулась и накрыла его руку ладонью. – Мне очень жаль вашего брата.

– Это было очень давно, – он старался разрядить атмосферу, – но такие раны заживают медленно. Хотя могу гарантировать: в конце концов заживают.

– Вы были совершенно правы, – вздохнула Лорин, – я не ненавижу его.