Откровения людоеда

— Ох, Орландо, Орландо, — прошептала она, струйка пенящегося шампанского появилась из уголка ее рта и стекла по морщинистому подбородку.

Затем она сказала:

— Я думаю, что пьяна.

— На самом деле, Ариадна, вы просто в стельку.

— Меня сейчас вырвет.

Она резко упала на меня, ее голова сильно ударялась о мое плечо, я и пришел в замешательство и смутился, наблюдая, как кожа на се голове начала странно соскальзывать, потом я понял, что у нее парик. К моему облегчению, неожиданная встреча ее похожей на клешню руки с моей сморщившейся мужественностью неожиданно прекратилась.

— Я сплю? — пробормотала она сквозь бульканье слюны.

— Нет, — сказал я, — но вы устали.Возможно, вам следует поспать.

— Милый Орландо…

— Милая Ариадна.

Я оставил ее прямо так, как она была, растянувшейся на подушках, и на цыпочках вышел из комнаты. На следующий же день я получил подарок — завернутые часы «Раймонд Вейл», с ними была маленькая карточка в форме сердца, на которой были неразборчиво написаны слова: «Возможно, мы можем превратить мечты друг друга в реальность».

Я видел, как Мастер Эгберт, пока я спал, с головы до ног осмотрел меня и часы на моем запястье.

Чувства навсегда

За часами «Раймонд Вейл» последовала авторучка «Монт Бланк», пара запонок из цельного золота с выгравированными на них моими инициалами, бумажник из свиной кожи, и второе приглашение в се комнату на шампанское.

Мастер Эгберт зашипел на меня:

— Если ты жаришь эту старую корову, из которой песок сыпется, то ты отвратителен мне.

— Вы что, ревнуете?

— На самом деле, да.Но есть и еще что-то по-настоящему нечистое в погружении твоего любовного фитиля в женщину ее лет. Ей должно быть стыдно.

— Я не геронтофил, ия непогружаю свой фитиль, когда это происходит.

— Но ты увлекаешь ее, ты, безжалостный Жигало.

— Это совсем другое дело.

— Если твой голландский соус из-за этого пострадает, ты пожалеешь об этом. Я твою задницу до крови выпорю.

— Ах, обещания, обещания.

Во время второго визита я обнаружил свою допотопную geldmutter [88]),лежащую на атласной кровати, одетую в случайно расстегнувшуюся chinoise [89]кофточку и зеленые панталоны; она выглядела нелепо, но была, к сожалению достаточно трезвой, что, казалось, свидетельствовало о том, что она имеет серьезные намерения. Ее обнаженные бедра были подобны полоскам выцветшей гниющей резины. Ох, есть ли что-нибудь столь же омерзительное, как по-настоящему стараяплоть? Ее слезящиеся глаза, угольно черные в накрашенных и опустошенных ложбинках, блестели в откровенном ожидании.

— Орландо, дражайший мальчик, — сказала она, грассируя, — входи, входи!

Это было именно то, чего, как я надеялся, непотребуется.

— Я ждала тебя.

— Здравствуйте, Ариадна, — сказал я.

— «Здравствуйте»? Столь официально, столь равнодушно? Ах, Орландо, ты так холоденпо отношению к своей любящей девочке?

— Весьма благодарен за часы. И за ручку. И за запонки — посмотри, я одел их.

Она взмахнула в воздухе тонкой рукой, взметая неожиданный ливень из талька.

— Пустяки! — сказала она, — безделушки! Ты же знаешь, что я хочу сделать, разве нет?

— Что?

— Я хочу осуществить твои мечты.

Я медленно кивнул головой.

— Для этого потребуется достаточно много денег, — сказал я.

— У меня уйма денег. Скольконужно, конкретно?

— Я не могу сказать, приблизительно… Сначала мне нужно найти правильное место. Я должен быть уверен. Имеет смысл начинать все это с достаточными средствами. Я не могу даже начать выбор различных вариантов без приличных средств…

— Я могу заставить Лоуренса Дигби составить подходящее соглашение утром.

— Кто такой Лоуренс Дигби?

— Мой адвокат, глупыш. Он позаботится обо всем, что ты спишь и видишь. Твоя милая девочка покажет тебе, сколь благодарной она может быть.

— Завтра воскресенье.

— Лоуренс подготовит для меня даже соглашение о покупке Букингсмского Дворца на Рождество, если я скажу ему, — сказала она, в ее голосе неожиданно появилась железная нотка решимости. Затем она снова начала мурлыкать. — Иди ко мне, Орландо. Я хочу, чтобы ты был рядом. Хочу согреться в лучах твоей молодости.

Мое сердце начало биться быстрее и во рту все пересохло; неужели это действительно могло быть так просто? Неужели это было так, как это было сделано, просто щелчок пальцами? Чистая энергия возбудила меня, и вместе с пониманием, что мисс Батли-Баттерс намеревалась и стремилась сделать, предлагая мне мой собственный ресторан, мой ванька-встанька начал шевелиться в трусах.

— Ох! — восхищенно воскликнула она, немедленно сжав его снова, — ты жаждешь объятий? Шаловливый мальчишка!

Я забрался на кровать и вытянулся радом с ней.

— Не трогай меня, Орландо, не сейчас… я боюсь.

— Боитесь меня?

— Нет. Да. Всего. О, Боже! Это то, о чем я так долго мечтала?

— Это, безусловно, то, о чем ямечтал, — сказал я совершенно искренне, но без сомнений относительно совершенно другого.

— Ох, Орландо…

Мисс Батли-Баттерс излучала аромат, который был, как мне показалось, смесью трех различных и неприятных запахов: «Chanel»,«White Horse» и болезненной усталости от чрезмерного богатства.

— Будь хорошим со мной, Орландо, — тихо сказала она, ее голос был украшен сочной craquelure [90]отчаяния, которое так часто слышна в нежелании стареть.

— А вы будете хорошей со мной,ведь так? — сказал я.

Я распахнул ее кофту и открыл грудь. Она была отвратительной, обвисшей, словно старая замшевая сумка; покрытый пятнами сосок, поросший скудными серебристыми волосиками, свисал с плоти беспорядочных морщин. Это могло быть альвеолярным мешочком, похожим на устаревший кельтский духовой инструмент.

— Я все еще красивая? — спросила она.

— Это совершенно нелепый и ненужный вопрос, — сказал я.

Она с благодарностью улыбнулась.

— Ты говоришь сердечные слова, Орландо! Ты знаешь, как заставить старую женщину почувствовать себя снова молодой и желанной.

Я закрыл глаза и поцеловал ее в высушенные тонкие губы. Ее дыхание было, как я могу представить, чем-то похожим на благоухание первого трепетного выхлопа воздуха, вырвавшегося из египетской могилы, открытой спустя три тысячи лет.

— Я возбуждаю тебя, Орландо?

— Разве нужно спрашивать?

— Просто ты — ну, скажем, — ты подходишь к вещам столь официально, столь беспристрастно, если ты понимаешь, о чем я. Кажется, что ты отдален.

— О, моя дорогая леди, я долженбыть таким! Я сдерживаю себя, совершенно сознательно управляю своей страстью. Если бы я этого не делал, все было бы кончено и сделано чересчур быстро. Это не так-то просто для меня — вы возбуждаете меня…

— Орландо, я хочу, чтобы ты сделалкое-что для меня — ты знаешь— где твой прелестный ванька-встанька?

Конечно же, не было никаких сомнений в этом, особенно после таких приводящих в уныние четких выражений: я знал, что должен был войти в дряхлую старую свинью. Это была не самая приятная перспектива, но возможные последствия продвижения моей карьеры, несомненно, были великолепны.

Нежно, осторожно, я стянул ее зеленые шелковые панталоны. Серебристые чешуйки мертвой кожи разлетались, словно пушинки одуванчика, и опускались снова, подобно падению снежинок в замедленном воспроизведении. То, что я увидел, было пухом козлиной бороды, вставленной в серую низину, сморщенное слоеное тесто.

— Ох, ох, ох! — простонала она. — Я почувствую,Орландо? Только Стэн обычно давал мне почувствовать в Кью-Гарденз? [91]