Спенсервиль

Он пристально посмотрел на нее, потом проговорил:

– Да, пожалуй, ни к чему, чтобы ты заболела. Не имею никакого желания за тобой ухаживать. И одним сосанием члена ты тоже не проживешь. Или как, сможешь?

– Нет.

– Ну хорошо, сперва возьми аптечку и сделай мне перевязку. Не трудись вставать на ноги, голубушка, не надо. Ты теперь мой сенбернар.

Энни на четвереньках пересекла комнату, достала из деревянного сундучка аптечку, потом, не дожидаясь его напоминаний, повесила ее за веревку себе на шею и вернулась назад к дивану, возле которого стоял Бакстер. Он спустил брюки и подштанники и улегся на диван. Энни открыла матерчатую сумку и достала оттуда ножницы с тупыми концами, предназначенные для разрезания медицинского пластыря. Энни просунула ножницы под пластырь, которым было заклеено левое бедро Бакстера, и разрезала его. Она обратила внимание, что на пластыре была просочившаяся кровь, а когда сняла марлевый тампон, то увидела, что рана не заживает, хотя и нагноения на ней нет. Энни подумала, не сможет ли она как-то занести в рану какую-нибудь инфекцию.

Она взяла вату и спирт и обмыла кровь вокруг раны. Клифф поморщился. Потом смазала двухдюймовый порез йодом, и на этот раз Бакстер негромко застонал. Он приподнял ногу, и она сняла старый бинт, что тоже доставило ему болезненные ощущения, а потом наложила новую марлевую прокладку и принялась заново бинтовать рану. Клифф так до сих пор ничего и не сказал ей о происхождении этой раны, равно как и о том, что случилось с его глазом. Этим молчанием он старался убедить и ее, и себя, что в мотеле все события разворачивались по его сценарию. Энни понимала, однако, что Кит сумел оказать упорное сопротивление и почти преуспел в попытке перерезать Клиффу бедренную артерию. Вначале она почти поверила Клиффу, когда тот заявил, что кастрировал Лондри, но потом из его непреходящей ярости ей стало ясно, что ничего подобного не произошло.

Энни увидела, что он закрыл глаза, и посмотрела через плечо назад, на тот столик возле кресла, где лежал пояс с кобурой.

– Ищешь что-нибудь? – спросил он.

Она обернулась к нему.

– Я тут лежу со спущенными кальсонами, стреноженный, а ты прикидываешь, успеешь ли дотянуться до кобуры быстрее меня. Так вот, дорогая, успеешь. Но сильно удивишься, когда схватишь ее, потому что… – Бакстер вытащил револьвер из-под диванной подушки, – … он у меня тут. – Бакстер легонько постучал стволом по ее голове. – Нам еще многому предстоит научиться, верно? Когда я тебя отдрессирую, ты будешь приносить мне оружие и даже думать не станешь о том, чтобы обратить его против меня.

Энни кивнула, но оба они понимали, что такое время никогда не наступит. Ей вдруг пришла в голову мысль, что ему нравится эта игра в кошки-мышки: она давала ему хоть какое-то развлечение. Ему было важно продемонстрировать ей, что он умнее, нежели она, или по крайней мере хитрее и лучше приспособлен к жизни в таких обстоятельствах, которые он же сам и создал. С одной стороны, ему хотелось сломать Энни, а с другой, – ему нравились ее мужество и дерзость, нравилось то, что она постоянно бросает ему вызов. Если бы она сломалась слишком легко или быстро, ему стало бы скучно, он бы впал в подавленное состояние, потом в нем взыграл бы садизм и дело кончилось бы тем, что он убил бы и ее, и себя. С другой стороны, если бы она сопротивлялась слишком уж сильно или если бы он счел, что у нее хватит сообразительности устроить ему какую-то ловушку, он бы тоже убил ее – или из ярости, или просто повинуясь инстинкту самосохранения. В общем-то, за последние три дня она сумела все это вычислить, но ей не удавалось найти точный баланс между сопротивлением и готовностью подчиниться. Были моменты, когда ей становилось безразлично, когда переживаемое унижение было настолько велико, что ей просто хотелось немедленно положить всему конец. Но всякий раз, когда у нее возникало подобное побуждение, Энни брала себя в руки и говорила себе, что она должна продержаться еще один час, потом еще и еще, пока он наконец не приковывал ее наручниками к кровати и не давал ей уснуть.

– Обмой-ка семейные драгоценности Бакстеров, дорогуша. Спиртом. Мне нравится, как ты это делаешь, – распорядился Клифф.

Она обильно смочила спиртом марлевый тампон и обмыла ему гениталии.

– А-ах! Отлично. А теперь смажь их вазелином.

Она взяла тюбик с мазью, выдавила немного ему на пенис и яички и стала втирать – потом, увидев, что у него снова начинается эрекция, остановилась.

– А знаешь, – заметил он, – я могу заниматься сексом по три раза в день. Я трахал каждый день одну или двоих, а потом приходил домой и дрючил еще и тебя. Как тебе это? Не думай, что ты одна бегала налево.

Энни никогда и не считала, будто он хранил ей верность, и не понимала, с чего он взял, что подобное признание как-то заденет ее. Но его мозг старательно выискивал все, что могло бы так или иначе обидеть, оскорбить, унизить ее, подорвать ее чувство собственного достоинства, заставить поверить в свою никчемность. По-видимому, Бакстер искренне полагал, что, если он будет достаточно долго обзывать ее сукой, потаскухой и уличной девкой, она в конце концов и сама в это поверит. Она ведь чуть было не поверила ему, когда он утверждал, будто кастрировал Кита. И когда он заявил, что хочет переспать с ее сестрой, у Энни это тоже вызвало приступ гнева и тревоги. Когда же он бил ее, она ощущала себя совершенно беззащитной и полностью в его власти, но, несмотря на все испытываемые мучения, все же сохраняла какое-то, пусть минимальное, но достоинство. В результате избиения только укрепляли ее решимость не позволить себе сойти с ума.

– Можно мне теперь взять одеяло и что-нибудь поесть? – спросила она.

– В мотеле, когда я тебя там обнаружил, ты была голая, вот так и ходи. – Он встал с дивана и натянул штаны.

– Пожалуйста, Клифф. Я замерзла и хочу есть. И мне надо в туалет.

– Да? Ну ладно, можешь подняться.

Она выпрямилась и, не спрашивая у него разрешения, завернулась в одеяло.

– Пойдем, – сказал он.

– А можно, я одна?

– Ни в коем случае, голубушка. Пошли.

Они прошли мимо кухни, спустились в небольшой холл и свернули в ванную комнату.

Пока она, стараясь не встречаться с ним взглядом, справляла большую нужду в унитаз, Бакстер присел на край ванны. Энни оторвала туалетную бумагу, вытерлась, потом поднялась и вышла назад в холл. Цепь не давала ей идти широким шагом, как ей хотелось. Энни свернула в кухню, но Бакстер опередил ее и уже стоял возле холодильника.

– Чем проститутки питаются, кроме членов? – спросил он.

Она подавила глубокий вздох и ответила:

– Мне хочется чего-нибудь горячего. Я сама сделаю.

– Будешь есть то, что я дам. Садись, если задница не очень болит, или стой, или опускайся на четвереньки, я тебе поставлю на пол собачью миску, как в прошлый раз.

Она подошла к небольшому столу и осторожно опустилась на деревянный стул, кутая плечи в одеяло.

Бакстер открыл холодильник и положил на бумажную тарелку два ломтика хлеба, несколько ломтиков уже отрезанного холодного мяса и швырнул тарелку на стол.

– Ешь.

Энни начала есть, Бакстер наблюдал за ней. Ела она не торопясь, хотя чувствовала такой голод, что ей было даже нехорошо.

Бакстер достал себе из холодильника банку пива, а перед Энни поставил пакет молока, хотя стакана и не дал. Он уселся напротив нее и произнес:

– Больше не получишь, так что не проси.

Энни решила, что пора уже попытаться втянуть его в какой-то нормальный разговор. Сейчас он казался ей немного успокоившимся, удовлетворенным, довольным собой, так что, возможно, ей удастся из него что-нибудь вытянуть. Она постаралась придать своему голосу приветливый тон, как будто ничего особенного не произошло и Бакстер ее только что не истязал и не насиловал.

– Сколько у нас продуктов, Клифф? – спросила она.

– На два-три месяца хватит. Свежих примерно на неделю или около того. Но есть консервы и концентраты. И полно пива.