Чеченская марионетка, или Продажные твари

о-турецки, тут же закурила и возбужденно произнесла:

– Елизавета Максимовна, вы только родителям ничего не говорите.

– Машенька, а они вообще знают, что ты здесь?

– Нет. Я сказала, что еду в Севастополь, к Лене Семеновой. А сюда мы собирались приехать с Саней Шарко, они бы меня с ним не отпустили, пришлось соврать.

– И правильно сделали бы, что не отпустили. Твой Саня – тот еще вертихвост. Где он, кстати?

– В Москве.

– То есть?

– Ну, понимаете, ему дали роль на телевидении, а билеты мы уже купили; мы решили, что я поеду первая, а потом встречу его. Но он не приехал. У него случился приступ аппендицита, его увезли на «Скорой». Мама его сказала, когда я дозвонилась в Москву. Она мне даже деньги выслала на обратную дорогу, но тут получить нельзя, переводы не выплачивают.

– Да, я знаю, – кивнула Белозерская, – и ты осталась одна, без денег?

– Я взяла у хозяйки то, что заплатила вперед за комнату, там как раз хватало на билет в плацкартном вагоне, но у меня вытащили из сумки, прямо на вокзале. Тогда я решила доехать до Москвы на товарняках.

– Замечательная идея. И что произошло дальше?

– Много всего, – уклончиво ответила Маша, – долго рассказывать. Как-нибудь потом, в Москве, я вам расскажу.

– Сколько ему лет? – спросила Белозерская.

– Сорок пять.

– Он женат?

– Нет. Он уже десять лет один. Есть взрослый сын, но живет в Канаде.

В этот момент в кафе вошли Глеб и Арсюша.

– Ой, Машка Кузьмина! Машка, привет! – обрадовался Арсюша.

Елизавета Максимовна часто брала его на занятия в училище, он знал всех ее студентов и в гостях у Кузьминых бывал с мамой.

– Глебушка, познакомься, Машка Кузьмина – мамина ученица, жутко талантливая, в футбол классно играет! – сообщил он Константинову.

«Маша Кузьмина, та самая, в которой Тамара Ефимовна увидела нечто общее с рыжей корреспонденткой, – подумал полковник, – значит, она не уехала из города. А глаза у нее действительно карие… Она – Лизина ученица, студентка Щепкинского театрального училища. Из этого вовсе не следует, что она могла, загримировавшись, надев рыжий парик и вставив синие контактные линзы, сыграть корреспондентку. Теоретически, конечно, могла. Но зачем?»

Константинов машинально пожал тонкие прохладные пальчики, произнес: «Очень приятно!» – и тут же замер: в кафе входил доктор Ревенко. Он шел прямо к ним, к их столику, с двумя тяжелыми пакетами – такими же, как у Константинова. Но из всех, кто сидел и стоял у столика, он видел только одного человека – Машу Кузьмину. Он направлялся к ней, никого, кроме нее, не замечая.

– Ой, мама, это же тот самый доктор, который мне руку вправлял! – закричал Арсюша.

– Здравствуй, Арсюша, – как бы опомнившись, оторвав глаза от Маши, улыбнулся доктор, – ты уже без повязки? С рукой все нормально?

– Все отлично! Наша санаторная врач сказала, мне повезло, плечо могло распухнуть, я бы даже купаться не смог, если бы вы сразу не вправили.

– Спасибо вам большое, Вадим… – Лиза растерялась, она успела забыть отчество