Одержимые

— Люстра, — вдруг сказала она.

Человек повернулся к ней, улыбаясь своей дружелюбной, ироничной, усталой улыбкой.

— Да?..

— Она очень красивая, — заметила Флоренс. — Должно быть антикварная.

В уютном оранжевом свете гостиной она заметила, что у него песочно-рыжие волосы, редеющие на темени, но по-детски кудрявые с боков. Ему было под сорок, но лицо преждевременно покрылось морщинами. Он стоял, приподняв одно плечо, как будто от усталости. Она снова начала извиняться за беспокойство, за то, что отняла у него время своим непродуманным и, возможно, тщетным любопытством.

— Все хорошо, — ответил он. — Я обычно ложусь спать далеко за полночь.

Флоренс оказалась сидящей в углу мягкого дивана. Ее улыбка была по-прежнему напряженной, но широкой, как прежде. Лицо начало согреваться. Может, он не заметит, как она покраснела.

— …бессонница?

— Да, иногда.

— У меня тоже… иногда.

Мужчина был одет в зелено-синюю клетчатую рубашку с тоненькими красными полосками. Фланелевая рубашка. Рукава закатаны до локтей. И что-то вроде рабочих брюк. Хлопчатобумажные. Мысли ее отчаянно метались в поиске нужных слов, и она услышала себя, спрашивающую про его сад, газон. Так много очаровательных тюльпанов. В основном красные. И платаны, и вязы.

Он смотрел на нее, облокотившись локтями о колени. Слегка загорелое лицо. Кожа типичная для рыжеволосых, немного веснушчатая.

Стул, на котором он сидел, был ей не знаком — обивка ужасного коричневого цвета, подделка под жатый бархат. Флоренс думала: «Кто его купил? Должно быть, глупая молодая жена».

— …семья Парр.

— Из Ланкастера?

— О нет, из Каммингтона, Массачусетс. Наша семья долгие годы жила там.

Он раздумывал над именем, хмурясь и глядя на ковер.

— …звучит знакомо…

— О, неужели? Я надеялась…

Собака подошла ближе, перестав лаять, размахивая и стуча хвостом о диван и ножку старинного стола, едва не перевернув настольную лампу. Мужчина щелкнул пальцами, и собака успокоилась. Она задрожала и издала полуворчание-полувздох, легла на пол неподалеку от Флоренс, положив морду на лапы и вытянув хвост. Она хотела ее погладить, чтобы познакомиться. Но это было какое-то безобразное существо — местами облезлое, с взъерошенными белыми усами и голым отвислым брюхом.

— Если собака вам мешает…

— О, нет, вовсе нет.

— Он только хочет быть дружелюбным.

— Я вижу, — сказала Флоренс, по-девчоночьи рассмеявшись, — …он очень симпатичный.

— Ты слышишь? — спросил мужчина, снова щелкнув пальцами. — Леди говорит, что ты очень симпатичный! Неужели ты не можешь хотя бы не ворчать? Какие у тебя дурные манеры.

— Я не держу домашних животных, но люблю их.

Она начала чувствовать себя очень уютно. Гостиная была не совсем такая, как она ожидала, но вполне приличная. Здесь стоял довольно низкий, очень сильно набитый диван, на котором она сидела. Подушки сделаны из серебристо-белого, серебристо-серого материала, пухлые, толстые, огромные, как вымя или груди. Чудовищный предмет мебели, с которым, однако, никто бы не хотел расстаться, потому что, наверняка, он переходил от поколения к поколению, должно быть, еще с начала века. Был здесь и викторианский стол на застенчиво величественных ножках, покрытый скатертью с кистями и с чрезмерно большой настольной лампой. Вещь, которая заставила бы Флоренс только улыбнуться в антикварном магазине, но здесь она смотрелась вполне нормально. Вообще-то, ей следовало высказать свое мнение, раз уж она уставилась на нее.

— …антикварная? Европа?

— Думаю, да, — ответил мужчина.

— Это должно изображать фрукт, или дерево, или…

В форме луковицы, телесного, персикового цвета, на ножке из тонированной меди. Потемневший от пыли позолоченный абажур, отделанный голубой вышивкой, который когда-то, возможно, был довольно симпатичным.

Они поговорили об антикварных вещах. Старинных домах. Семьях.

Начал ощущаться странный аромат. Он не был неприятным.

— Желаете ли выпить чего-нибудь?

— Да, я…

— Извините, я на минуту.

Оставшись одна, она захотела побродить. Комната была длинная, узкая, плохо освещенная, да и то только с одной стороны, по сути, другой конец был погружен в темноту. Слабый намек на мебель, старое механическое пианино, несколько стульев, окно-фонарь, которое, должно быть, выходило в сад. Ей очень хотелось рассмотреть портрет над камином, но собака может залаять или рассердиться, если она пошевельнется.

Пес подполз поближе к ее ногам, извиваясь от удовольствия.

Рыжий, слегка сутулый мужчина принес ей стакан чего-то темного. В одной руке он держал свой стакан, в другой ее.

— Попробуйте, скажете, что думаете.

— Похоже на очень крепкий шоколад. Черный и горький, и густой.

— Его следовало бы подавать очень горячим, — сказал мужчина.

— Там есть какой-нибудь ликер?

— Слишком крепкий для вас?

— О, нет. Нет. Совсем нет.

Флоренс не приходилось пробовать что-нибудь более горькое. Она чуть не подавилась.

Но через минуту все стало нормально, она заставила себя сделать второй глоток и третий, и колючее, болезненное ощущение во рту прошло.

Рыжий мужчина не вернулся на свой стул, а стоял перед ней, улыбаясь. В другой комнате он что-то спешно сделал со своими волосами: попытался, наверное, руками зачесать их назад. Лоб у него немного блестел от пота.

— Вы здесь живете один?

— Дом кажется довольно большим, не так ли? Для одинокого человека.

— Но, конечно, у вас есть собака…

— Вы теперь живете одна?

Флоренс поставила стакан с шоколадом. Вдруг она вспомнила, что ей это напоминало: коллега ее отца по работе, много лет тому назад, привез из поездки в Россию коробку шоколада. Девочка взяла в рот конфету и была разочарована ее неожиданно горьким вкусом. Она выплюнула ее в ладошку на виду у всех.

Словно читая ее мысли, рыжий мужчина дернулся, отрывисто шевеля нижней челюстью и правым плечом. Но он не переставал улыбаться, как прежде, и Флоренс даже не поняла, что ей стало не по себе. Она продолжала мило говорить о мебели в гостиной, не уставая восхищаться красивыми старинными домами, как этот. Мужчина соглашался, будто ожидая, что она скажет еще.

— …семья по фамилии Бартоломео? Конечно, это было много лет тому назад.

— Бартоломео? Они жили в окрестностях?

— В общем, я надеюсь. Это причина, по которой я пришла. Я знала одну маленькую девочку, которая…

— Бартоломео, Бартоломео, — медленно произнес мужчина, хмурясь. Его лицо сморщилось. От напряжения у него изогнулся уголок рта, и снова его правое плечо задергалось.

Флоренс испугалась, что он расплескает шоколад.

Наверное, у него было какое-то нервное заболевание. Но спрашивать ей было неудобно.

Он бормотал себе под нос имя Бартоломео с мрачным и даже раздраженным выражением лица. Флоренс пожалела, что задала вопрос, потому что это была ложь, в конце концов. Она редко лгала. И все-таки это вырвалось у нее, просто сорвалось с уст.

Она виновато улыбнулась, пригнув голову, и еще раз отпила шоколада. Она не заметила, как пес подкрался ближе. Его большая голова теперь лежала у нее на ступне, а мокрые коричневые глаза смотрели на нее. Детские глаза. Он ворчал, на самом деле, он ворчал у ее ног, но, конечно, он не мог иначе… Потом она заметила, что он наделал на ковер лужу, совсем рядом. Темное пятно, маленький пруд.

Но она не могла отодвинуться с отвращением. Все-таки она была в гостях и уходить было еще рано.

— …Бартоломео. Вы говорите, они жили где-то здесь?

— О, да.

— Но когда?

— Ну, я вообще-то не знаю… Я была маленькой тогда…

— Но когда это было?

Он странно смотрел на нее, почти вызывающе. Угол его рта изогнулся еще больше. Он двинулся, чтобы поставить стакан, и движение его было отрывистым. Точно кукла. Но все это время он не переставал смотреть на нее. Флоренс знала, что люди часто чувствовали себя неловко под взглядом ее огромных пристальных глаз, но она ничего не могла с собой поделать. Она не ощущала той страсти и упрека, которые они изображали. Поэтому она пыталась смягчить взгляд улыбкой. Но иногда улыбка угасала, и тогда она никого не могла обмануть.